огромный старый кабан — секач. Метра два длиной, а в высоту больше метра. Из-под верхней губы на обе стороны завернуты клыки. Ударяет кабаний клык, как кинжал, быстро и точно — не увернешься. И сила удара — кость перешибет! Недаром наши предки звали дикую свинью уважительным словом «вепрь».
Вася первым увидел табун и остановился, указывая отцу на темные движущиеся пятна — свиные загривки, покрытые бурой щетиной.
Глубокий снег защищал зверей от выстрела, и Игнат даже не поднял карабин.
— Обойти надо, — шепнул он Васе и резко выдохнул воздух.
Пар от дыхания потянуло в сторону. Определив, откуда дует ветер, Игнат и Вася стали осторожно подбираться к табуну с подветренной стороны.
В просвете между стволами деревьев и зарослями кустарника снова — уже близко и открыто — показались кабаны.
— Стреляй, — шепчет Игнат. — Вон хороший подсвинок!
Молодой кабанчик насторожился, подозрительно поглядывая в сторону охотников. Маленькие глаза зло смотрели прямо на Васю, раскинутые уши ловили каждый шорох.
— Ну, стреляй! — зашипел Игнат.
Кабан взвизгнул и дернулся назад в ту самую секунду, когда грохнул Васин выстрел.
В один миг стадо кинулось в сторону. Протоптанные в глубоком снегу дорожки не вместили весь табун, и некоторые свиньи убегали по целине, пронизывая толщу снега. Снежные бугры, как живые, вспучивались, опадали и, сталкиваясь, неслись по поляне.
Трах! — Игнат выстрелил по снежному кому, из которого торчала бурая щетина свиного загривка.
— Охотничек!.. — в сердцах кричит Игнат Васе. — Чего ждал?
А Вася смеется. Уж очень чуднo, будто рыбы в воде, носились под снегом свиные тела.
— Вот не буду брать с собой! — сердится Игнат. — Давай работай. Посмотрю, как ты подсвинка разделаешь.
Перестал Вася смеяться. Снял лыжи, достал нож. Ободрал тушу, разделил на куски. Задние ноги кабана сунул к отцу в мешок: «Это на сегодня да на завтрашнее утро». Кабаньи внутренности к себе положил: «Это собачкам угощенье».
Остальное мясо закидал снегом, прикрыл еловым лапником и корягу сверху бросил, чтоб вороны не растащили.
— Правильно, — говорит отец. — А почему с собой не берешь?
— Чего зря лишний вес таскать? Завтра все равно в эту сторону пойдем и захватим.
Вот и сумерки на землю упали. Снегопад кончился. Подмораживает. Ветерок тучи разнес. Будто серебристая стружка, повис в проясневшем небе месяц.
Пламя надьи в густеющей темноте делается все ярче и ярче. Отблески забираются все выше и выше по заснеженным деревьям.
Издали увидел Вася их оранжевые вспышки.
— Пришли, пап.
— Вижу, — буркнул Игнат.
Как только к надье подошли, Вася сказал:
— А я на самострел напоролся! — И показывает дядьям штанины, пробитые зарядом: — Во и во!..
Игнат вынимает из мешка два окорока, отдает Макару. Макар мясо взял не глядя, передал Николаю. Тот на Игната смотрит. Игнат молчит. Потом Васе:
— Собак-то корми.
— Сейчас, сейчас! — заторопился Вася.
— Побыть бы здесь надо дня два-три, — медленно говорит Макар. — Подождать бы…
— Не надо, — отвечает Игнат. — Во-первых, тот, кто самострел ставил, нашу лыжню увидит и сюда не пойдет. Во-вторых, отопрется, скажет: «Не мой самострел». В-третьих, нам за тигром идти надо!
Пока дядя Николай ужин готовит, Игнат с Васей снег с себя стряхнули, телогрейки сбросили, разуваться начали.
На ногах у охотников олочи — мягкая легкая обувь из шкуры лося.
Испокон веков коренные жители Дальнего Востока — нанайцы и удэгейцы — шили такую обувь, и до сих пор охотники надевают ее, уходя в тайгу.
Выше щиколотки к олочам пришита парусина. Ею плотно обертывают низ брюк, а потом обвязывают ногу длинной бечевкой. Ни одна снежинка не залезет в такую обувь. Внутри для тепла олочи выстилают сухой травой.
Запасной пучок травы и вторые олочи всегда лежат в мешке охотника. Такой запас много не весит, а магазинов в тайге нет: изорвешь олочи — другие не купишь!
Разулся Вася, а на правой ноге носок влажный. Просмотрел обувку. Так и есть — чуть распоролась по шву. Достал Вася из мешка иглу и оленье сухожилие. Оторвал одно волокно, в иглу его продернул и зашил дырку. Сухожильная нитка вечная. Прочная и влаги не боится.
Вася повесил олочи в сторонке, с наветренной стороны, чтоб невзначай не влетела искра. Если зевать будешь — сухожилий не хватит заделывать прожженные дырки!
Когда вешал обувь, увидел, что в сугроб воткнуты какие-то веточки, и кинул их в огонь.
Дядя Николай заострил прут, кольнул им мясо, кипящее в котле.
— Готово, умягчилось, — сказал он. — Давайте-ка наконец ужинать!
Налил Николай каждому по полной миске супу, положил по куску мяса, и все приумолкли — занялись едой.
— Чай заварили? — спрашивает Игнат.
Николай поставил миску, оглянулся и руками развел:
— Вот те на! А где лимонник? Вот здесь я три ветки воткнул. Где же они?
— Наверное, спалил его кто-нибудь? — говорит Вася.
— А кто? — выпучил глаза дядя Николай. — Зачем спалил?
— Ну, случайно… — говорит Вася.
— Кто его случайно спалил, тот пойдет новый искать, — объявил дядя Николай и спокойно принялся за суп.
— Только пусть он на самострелы не наскакивает, — говорит Макар.
Вася ест суп, будто не о нем речь.
— Боюсь, он вместо лимонника малину прошлогоднюю наломает, — снова начинает дядя Николай.
Вася доел суп, поднял голову.
— О ком речь-то шла, Вася? — спрашивает отец.
— Не знаю. Не слыхал. — И к дяде Николаю поворачивается: — Чай-то у тебя готов?
Тут дядя Николай совсем рот разинул.
— Ну и ну!.. — только и сказал.
Отец Васе объясняет:
— Николай хотел лимонник заварить, а ветки куда-то делись.
Вася потянулся за олочами.
— Ладно уж, — махнул рукой Николай. — Куда ты ночью собираешься?
— Рядом растет лимонник, — отвечает Вася. — Там даже ягоды остались.
Отошел Вася метров на триста от надьи. Разглядел в темноте, как по березовому стволу вьется лиана лимонника. На белой бересте видна темная плеть.
Вася ее топориком — есть заварка! Потом потянулся вверх, нащупал гроздь ягод, оторвал.
В темноте оранжево-красные ягоды кажутся черными. Вася несколько штук сунул в рот и пошел обратно.
Подмороженные ягоды приятно холодят рот, а по вкусу они не поймешь какие: и сладковатые, и солоноватые, и кислыми кажутся, и горчат немного, и терпкие в то же время.
