никогда он не выступает за отрешение от власти Людовика XVI и тем более за вооруженное восстание. Он очень искусно отговаривает от конкретного применения революционной силы, провозглашая лишь ее абстрактную, теоретическую допустимость. Так он оставляет для себя на всякий случай возможность без помех примкнуть к новой революции, если она окажется успешной.
Жирондисты при всей своей растерянности, при своей боязни народа оказываются на более революционных позициях. 3 июля с большой речью, разоблачавшей короля и нанесшей смертельный удар его авторитету, выступает Верньо. Он убедительно развеивает остатки мифа о том, что король служит Франции и уважает конституцию. Жан Жорес, сам великий оратор, пишет по поводу ораторского шедевра Верньо: «Эта речь — чудо сочетания правды и искусства, страсти и тактики… Эта речь Верньо обрушивается на короля, как ужасная молния, но, проносясь вокруг него, она не поражает его насмерть; она дает ему некую последнюю передышку. Я не знаю ничего более прекрасного, более волнующего, чем этот удар, прямой, неистовый и в то же время сдерживаемый».
Восхищаясь ораторским искусством знаменитого жирондистского трибуна, Жорес в то же время признает, что в позиции жирондистов содержится какая-то неуверенность, сдержанность, колебания. Действительно, это доведет Бриссо и его соратников в конце концов до нелепых и жалких попыток тайного сговора с королем с целью возвращения министров-жирондистов к власти.
11 июля Законодательное собрание объявило специальным актом «Отечество в опасности». Не было ли это простой фразой и платоническим лозунгом, поскольку само по себе это не увеличило реальных сил? В действительности это означало не только практическое начало формирования батальонов добровольцев, но и создавало новый нравственный и политический климат. Раз «отечество в опасности», то нельзя было оставлять во главе страны ненадежных правителей, не внушавших полного доверия. Не объявлялось ни о каких принудительных мерах. Народ призывали к добровольному проявлению преданности отчизне. Провозглашение «отечества в опасности» имело не только моральное, но и практическое значение. Оно пробудило и усилило невиданную политическую активность граждан.
Но кто возглавит народ? Нельзя было больше надеяться ни на Законодательное собрание, которое, провозгласив «отечество в опасности», не способно было ничего больше предпринять практически, ни на Якобинский клуб, где в бесконечных речах тонула суть дела. А она состояла в том, что надо отразить опасность. На парижских улицах расклеены афиши с призывом к восстанию.
Вот одна из них с огромным заголовком: «Окончательный приговор». В тексте разоблачается бездействие Якобинского клуба, который «давно превратился лишь в арену споров хороших патриотов с софистами». Афиша осуждает нерешительность Робеспьера и призывает народ: «Восстань! Тираны созрели! Они должны пасть!»
Теперь, после долгого опыта несбывшихся надежд на то, что король будет в рамках конституции служить революции, всем стало ясно: опасность в Тюильри, где ждали только вторжения армий Австрии и Пруссии. Бездействие королевских генералов, не желавших серьезно выступать против внешней опасности, раскрыло глаза самым легковерным. Слухи о том, что Лафайет хочет повернуть армию на Париж вместо того, чтобы сражаться с врагом, подтверждались всем его поведением.
Нужен был какой-то новый центр власти и действия патриотов и революционеров. И он родился в стихийном народном порыве. В июле в Париж прибывают несколько тысяч федератов — отряды Национальной гвардии из разных департаментов страны. Особенно сильное впечатление на Париж произвело прибытие батальона из Марселя. Он прошел по улицам Парижа с новой песней, в словах которой отразился смысл и цель народных действий:
Это была знаменитая «Марсельеза», родившаяся как призыв к новой, народной революции и сразу встретившая отклик в сердцах парижской бедноты и всех патриотов. «Марсельеза» выразила самую жгучую потребность революции.
В середине июля возник Центральный комитет федератов, прибывших в Париж пяти тысяч бойцов, объявивший своей целью борьбу с «вероломным Двором». Затем он создал более узкую тайную Повстанческую директорию.
Другим, гораздо более важным центром действия патриотических сил стали избирательные секции Парижа, которые начали заседать непрерывно. В секциях ликвидируется деление на «активных» и «пассивных» граждан. Официальным выражением этого всеобщего сплочения всего народа с революционной буржуазией явилось знаменитое решение секции Французского театра (дистрикт Кордельеров), принятое 30 июля. В этом решении, под которым стояли подписи председателя секции Дантона, заместителя Шометта, секретаря Моморо, говорилось: «Принимая во внимание, что один класс граждан не может присвоить себе исключительное право на спасение отечества, собрание объявляет, что, поскольку отечество находится в опасности, все мужчины-французы фактически призваны к его защите; что граждане, вульгарно и в духе аристократов именуемые пассивными гражданами, суть повсюду мужчины-французы, что они должны быть призваны и призываются как к оружию на службе в Национальной гвардии, так и к участию в обсуждениях в секциях и в первичных собраниях».
Речь шла о ликвидации главной конституционной несправедливости и о провозглашении демократического равноправия всех граждан. «Я узнаю, — пишет Жорес, — в этом постановлении стиль Дантона. Он был, если можно так выразиться, замечательным юристом революционного дерзания. Он умел превосходно интерпретировать саму конституцию в вольном духе народа и его прав. Он выявлял смысл ее, создавая или преобразовывая ее дух».
Активное вступление «пассивных» граждан в политическую борьбу — важнейшая новая черта «секционной революции», как называют события 10 августа. Их приближение чувствуется с каждым днем. На этот раз, в отличие от таких народных выступлений, как взятие Бастилии 14 июля 1789 года или поход в Версаль в октябрьские дни, их ускоряют не только стихийно возникающие явления. Теперь в гораздо большей степени чувствуется чья-то направляющая воля, осуществление заранее подготовленного плана, заранее принятой тактики. Это назревало давно. Идея опоры на секции в борьбе с властью зародилась еще в начале революции, в борьбе дистрикта Кордельеров во главе с Дантоном против официальных городских властей, против Байе и Лафайета. Затем она проверяется в действиях Клуба кордельеров, куда принимали и «пассивных» граждан и где царили народные, демократические порядки. И сейчас в Центральном бюро секций и в ЦК федератов среди множества новых, никому не известных людей повсюду действуют люди из окружения Дантона: Демулен, Фабр д'Эглантин, Шометт, Вестерман и другие деятели Клуба кордельеров. Нигде не видно только виднейших ораторов Якобинского клуба. Бриссо и его друзья, забыв свой пламенный республиканизм, теперь против восстания. Их соперник Робеспьер выжидает, чтобы выступить в момент, когда ясно будет, кто победит. Всех крупных деятелей Якобинского клуба пугает неопределенность, пугает народ, от имени которого они привыкли произносить речи, но не действовать вместе с народом.
Пока только Дантон осуществляет идею союза революционной буржуазии с народными низами, союза, в котором рождается партия монтаньяров, один из главных плодов успеха революции 10 августа.
Никто заранее не мог надеяться на такой успех. Знали лишь, что предстоит вооруженная борьба, штурм королевского дворца Тюильри. Но он вовсе не был беззащитен. Его обороной руководит маркиз Манда, опытный офицер, преданный королю, занимавший пост командующего Национальной гвардии. В его распоряжении около тысячи швейцарских наемных солдат и офицеров, несколько сотен дворян, среди которых тоже много военных, несколько батальонов Национальной гвардии из буржуазных кварталов, много пушек, оружия, боеприпасов. Штурм дворца со стороны площади Курсель сам по себе труден. Атакующие должны пройти через три тесных двора, где из окон и с террас на них обрушится огонь. А с другой стороны парк, охраняемый солидными силами; на нужных местах продуманно расставлены пушки. Манда особенно позаботился о том, чтобы преградить путь кордельерам и марсельским федератам, которым надо пересечь по Новому мосту Сену. Мост взят под прицел орудий.
