— Ладно, — Профессор отвернулся к окну.
Штурмовики «Дельты» проскользнули в дверь, ведущую с лестницы в узкий предбанник. Сюда хорошо доносились голоса. Старший группы указал себе на ухо и поднял три пальца. В аппаратной было темно, однако штурмовики, оснащенные приборами ночного видения, хорошо различали силуэты террористов через щель между приоткрытой дверью и косяком.
Вот сидящий на полу парень поднял автомат. Приник щекой к прикладу. Тихо зажужжал, автоматически подстраиваясь к освещению, ночной прицел. Террорист осмотрел зал, вновь повернулся к двери, спросил:
— А кто дверь открыл?
Старший «Дельты» поднял руку: «Готовность номер один».
Профессор повернул голову. На пулемете ночного прицела не было, и он ничего не видел.
— Наверное, сквозняком открыло.
— Да уж, сифонит оттуда — будь здоров, — подтвердил Дело.
Он отложил автомат, уперся ладонями в поясницу и потянулся.
Штурмовик резко опустил ладонь и что было сил ударил ногой по двери, одновременно нажимая на курок.
В последний момент Фриц различил за дверью шорох и спустил курок. Один из нападавших отлетел к стене. При стрельбе из «вала» с дистанции нескольких метров не помогает никакой бронежилет. Штурмовик умер за мгновение до того, как пуля разнесла Фрицу сердце. Тот еще успел понять, что попал, и улыбнулся торжествующе да так и остался лежать с улыбкой на тонких серых губах.
А Дело и Профессор не стали даже хвататься за пулеметы. Оружие слишком тяжелое, неповоротливое. До автоматов же они дотянуться не успели.
22:11
Воробьев пришел в себя резко, словно его выдернули из сна. Он открыл глаза и ничего не увидел. Была только темнота. Более того, ему не удалось вспомнить, кто он, что с ним произошло и где он находится. Почему так холодно? И почему так пусто и страшно воет ветер?
Капитан провел рукой вокруг и нащупал плечо лежащего рядом человека. Потряс, но тот отчего-то не отозвался. Наверное, спал. «Не стоит будить человека, если он спит», — подумал Воробьев. Пополз на четвереньках, пока не уперся в стену. Поднялся, выставил руки перед собой, постоял пару минут, привыкая к новым необычным ощущениям. Его тело не помнило слепоты. Но... может быть, это ощущение ошибочно? Наверное.
Воробьев пошел вперед, осторожно, по шажкам, боясь встретить пальцами препятствие. Что-то попало под ногу, он споткнулся и, не сумев удержать равновесие, упал, больно ударившись об пол бедром. «Здесь много мусора, — сделал капитан не слишком утешительный для себя вывод. — Здесь очень много мусора. Следовательно, надо быть осторожнее. И пахнет тут тлеющими тряпками. Вероятно, жгут старые, ненужные уже вещи».
Он снова поднялся и опять стоял некоторое время. Равновесие было шатким. А ему казалось, что ходить — это так просто.
Что-то грохнуло за спиной. Какой знакомый звук! Что это за звук? Вспомнил! Ощущение от воспоминания было радостным, словно он рождался заново и заново учился познавать мир. Так открываются двери лифта. Запоминай. Тебе еще предстоит жить, а в жизни без этого знания не обойтись.
Воробьев интуитивно поднял голову, спросил громко:
— Здесь кто-нибудь есть?
Шаги. Приблизились, стихли. Человек был где-то рядом, капитан слышал его дыхание.
— Пожалуйста, — попросил он, — помогите мне выйти. Я ничего не вижу.
Молчание. Они не хотят ему помочь? Наверное, он просто что-то делает не так. Воробьев повернулся и пошел. По кругу. Вдоль стены. А те, кого он не мог видеть и кто не хотел ему помочь, пошли следом. И он снова споткнулся и снова упал. А идущие следом взяли его за руку и помогли подняться.
— Пойдемте, — сказал невидимый человек. — Я вас провожу.
— Спасибо вам. Большое спасибо, — ответил Воробьев и поделился, как со старым другом: — Знаете, я ведь ничего не помню. Вы поможете мне найти мой дом, да? Наверное, меня уже где-нибудь ждут и волнуются... У меня ведь должен быть дом. — Человек молчал. — У каждого есть дом. Мне просто нужно его найти, и тогда, наверное, я все вспомню. Вы поможете мне? — Человек молчал, и это, наверное, было неплохим знаком. Ведь если бы он не хотел помочь, то сказал бы об этом. Воробьев подумал и добавил еще раз: — Спасибо. Я буду вам очень благодарен.
— Он действительно ослеп? — спросил Третьяков, закуривая.
— Во всяком случае, зрачки на свет не реагируют, — ответил Чесноков и посмотрел в сторону башни.
Ярко освещенная, она казалась совершенно иной. Словно развеялся дурной кошмар. Пожарные заливали догорающие остовы вертолета и БТРов. Сновали у башни люди. Эксперты, санитары, милиционеры. Десятки людей. Суетились телерепортеры, торопясь запечатлеть, чтобы успеть подать «горячим» в эфир. Повсюду, словно праздничная иллюминация, моргали цветные маячки. Вереницы машин.
Представители самых разных организаций, министерств и ведомств. И его ведомства тоже. Человек, носивший позывной Путник-5, сейчас осматривал территорию, непосредственно прилегающую к башне.
Четвертаков, стоявший тут же, хмыкнул раздраженно:
— Налетели, как мухи на...
— Что с ним будет? — снова поинтересовался Третьяков у Чеснокова.
— Расстреляют, конечно, — ответил за того Четвертаков. — А вы небось думали, наградят?
— Слушайте, генерал, — спокойно и даже чуточку медлительно протянул Третьяков. — Возможно, я вам не нравлюсь. Возможно. Но если вы еще раз позволите себе разговаривать со мной в подобном тоне, я вас изувечу, невзирая на чин и должность. Вам понятно?
— А чего я такого сказал?
— Вот и подумайте. Доброй ночи, — добавил Третьяков, обращаясь к Чеснокову и Ледянскому.
— Да какое уж там, — обреченно махнул рукой Ледянский.
Третьяков повернулся и зашагал к Королева. Он прошел вдоль развороченного забора, мимо автобусной остановки, пересек дорогу и увидел Беклемешева. Тот стоял, привалившись к капоту «Волги», и курил. Третьяков обошел машину, отпер дверцу, положил руки на крышу.
— Удачное получилось дельце, правда? — спросил Беклемешев, не глядя на собеседника.
— Вы о чем? — равнодушно поинтересовался полковник.
— О низкочастотном генераторе. О погибших солдатах. О Воробьеве. Об убитом Борьке Сергееве. О вас. Обо всех.
— Ах, об этом... Ну, понятно, — вздохнул Третьяков и предложил: — Садитесь, подвезу. Вам в какую сторону?
Беклемешев промолчал, подумал.
— А если бы вы все-таки убили Президента?..
— Вам было бы его жаль? Бросьте, Зиновий Ефимыч. Сентиментальность — качество, конечно, неплохое, но только у детей.
— Кто занял бы его кресло? Ваш начальник? Начальник вашего начальника?
— Какая теперь разница?
— Большая. Вы ведь можете решиться повторить этот трюк с генератором.
Третьяков качнул головой:
— Вы догадливы.
