огромную лекцию о любви, об осторожности, какую должна наблюдать молодая девушка. С Флахсманом начал он поступать начальнически, холодно, важнее прежнего.
— Но что ж за беда любить Флахсмана? — думала Амалия. Вообще, из всяких лекций, мы не многому научаемся. Но польза их в том, что систематическое изложение предмета поясняет, устроивает наши идеи. И Амалия, выслушав дядю, узнала, что она точно любит Флахсмана и что Флахсман ее любит.
Дело пошло без перемены, а барон сделался совсем другой человек: наблюдательный, уклончивый, размышляющий. 'Плохо!' — сказал он наконец и призвал Флахсмана к себе.
Тут, после тысячи околичностей, эпизодов, вставок, учтивых уверений, и проч., и проч., барон спросил: 'Какие виды имеет г-н Флахсман в дружеском обращении с семейством его баронской чести?'
Флахсман заговорил, как вдохновенный. Он забыл и дядю, и все отношения, и признание в пламенной страсти, надежда получить руку Амалии излились в самых горячих словах.
Барон молчал, ходил мерными шагами и наконец спросил: 'Знает ли Амалия о ваших предположениях?'
Это слово охладило Флахсмана.
Тут дядя Амалии завел длинную речь, как нехорошо расстроивать семейственное спокойствие людей благородных; как должно быть предусмотрительну в своих делах и проч. и проч.
'Но разве ваша племянница не может отдать мне руки и сердца?' — спросил его быстро Флахсман. 'Нет! — отвечал барон. — Уже давно рука ее назначена другому, сыну моего старого приятеля барона Фон- дер-Кольессера, который соглашается принять фамилию барона Шперлинга-Кольессера и получить мое имение и Амалию'.
'А если я прошу только Амалию и не требую за нею ничего?'
Барон побледнел и задрожал. Флахсман изумился: он не знал, что барон ужаснулся мысли: быть последним Шперлингом на белом свете, когда Амалин муж будет не барон и не примет имени Шперлинга!
Едва не задыхаясь от досады, барон расстался с Флахсманом и побежал к Амалии.
Он застал ее занятую рисованьем, и так занятую, что она не приметила, как вошел дядя и стал за нею. О страх! Амалия дорисовывала — портрет Флахсмана, любовалась своею работою, глядела с восторгом на портрет и наконец — крепко прижала его к губам своим!
Барон обмер, и — в первый раз в жизни вышел из себя: начал бранить Амалию, говорить, как дурно, нехорошо целовать портреты молодых мужчин; рассказал о своем разговоре с Флахсманом, о предположенном союзе с бароном Фон-дер-Кольессером, об отказе Флахсману.
Все высказал барон фон-Шперлинг. Какие были этого следствия?
6
СЛЕДСТВИЯ
Совсем не те, которых ожидала высокобаронская персона. Вот что он сделал.
Амалия немедленно была удалена из комендантского дома; дядя велел ей ехать к приятельнице его, старой бригадирше, с которою познакомился по рекомендательному письму от одной лифляндской баронши и у которой постоянно, во все время пребывания своего в Иркутске, он обедывал по воскресеньям. Бригадирша, вдова, брюзгливая старуха, вошла в ужасное положение дел барона Шперлинга, и как она жила одна, кроме ворожбы картами ничего не знала, то и обещала барону стеречь Амалию так, чтобы ее никто не увидел.
Тотчас отправил барон письмо к высокопочтенному барону Кольессеру, в котором известил его, что зимою получит он отпуск и приедет с племянницею в Лифляндию.
Флахсман немедленно получил приказ коменданта: ехать за Байкал, в Цурухайтуевскую крепость, и заняться там, по секрету, надзором за движениями китайцев.
Барон ждал бури и готовился к слезам и просьбам со стороны Амалии, к бешенству и сопротивлению со стороны Флахсмана. Уже соображал он, что надобно ему отвечать, как говорить, и удивился, не видя никакого беспокойства, не слыша никакого шума. Правда, Флахсман побледнел, узнав волю коменданта; на глазах Амалии навернулись слезы, когда ей велено было отправиться к бригадирше; но и Флахсман и Амалия не противоречили. Флахсман просил только позволения прожить в Иркутске два дня.
Барон был в восторге и, потирая руки, ходил по своему опустевшему без Амалии дому. Вдруг доложили ему, что бригадирша изволила к нему пожаловать.
Сердце барона забилось не на добро. Как рассердился он, узнавши, что старуха открыла ужасный заговор и что в эту же ночь Амалия условилась бежать с Флахсманом! Сомнения никакого не оставалось: священник подгородного села, старый знакомый бригадирши, сам приезжал к ней сказать, что адъютант его превосходительства, господина барона и кавалера, был у него и предлагал ему сколько угодно денег, если только он согласится обвенчать его благородие с какою-то девушкою. А поелику его благородие прибавлял к сему страшные угрозы за открытие тайны, то и принудил его согласиться. Но священник, как поверенный ее высокородия, знал тайную склонность племянницы его превосходительства к его благородию, посему и решился сообщить сию весть ее высокородию, прося милостивой защиты.
— Знает ли Амалия, что тайна побега открыта? — спросил барон.
— Нет; я почла долгом сперва известить вас.
— Вы поступили весьма благоразумно, и я прошу вас молчать и не говорить ей ни слова.
Вечером скрытная стража расставлена была вокруг дома и сада бригадирши. Настала ночь. Сам барон скрылся в саду, и в самую полночь у садовой калитки постучались тихонько: это был Флахсман. Несчастный юноша! Он не знал, что Амалия была уже в доме своего дяди и хотя не слыхала ни от кого ни одного слова, но видела, что все открыто. Флахсмана встретил сам барон.
Что говорили они, не знаю. Но Флахсман в ту же ночь оставил Иркутск и отправился в назначенный ему путь. Он не застрелил барона? Он остался на службе? Он отказался от Амалии? — спросят меня и прибавят к этому, что Флахсман не любил ее; что он был холодный молодой человек; что Амалия была кукла, которая испугалась первой грозы своего дяди. Увидим, увидим! Я хочу рассказывать далее и не стану ничего говорить наперед: пусть события сами за себя говорят.
7
МЕРТВЕЦ-УБИЙЦА
Прошло около года после описанных нами событий. Сибирская природа улыбнулась минутною весною, покрасовалась коротким летом и снова облеклась в белые, снеговые покровы. В это время случилось происшествие ужасное и непонятное.
За Байкалом, в одном большом селе, населенном отчасти ссылочными в Сибирь, отчасти переселенцами из России, старообрядцами, которые ушли в леса забайкальские, с своими закоснелыми суевериями и предрассудками, скончался крестьянин. Гроб его вынесли в церковь, с тем чтобы на другой день, после обедни, отпеть и предать общей всех матери.
С вечера началась погода, разыгрывалась и разыгралась, как свободный зверь в лесах сибирских. В полночь ветер завыл, словно голодный волк, загремел, как гром на Хамар-Дабане; снег клубами несло по дороге, крушило, вертело; леса ломало, и ни зги не было видно ни в поле, ни в лесу. Священник села, о котором мы упомянули, встал в назначенное для заутрени время. Мальчик, внук его, также поднялся, получил благословение дедушки и пошел благовестить, между тем как дедушка его надевал чебак свой (теплую сибирскую шапку) и потом тихо побрел в церковь. Дьячок был болен; православные слышали звон колоколов, разносимый порывами ветра, но — ни одна набожная старушка не пошла в церковь. Некоторые встали было, выглянули в окошко и, не видя света божьего от метелицы, затеплили свечки, помолились и легли снова спать.
Между тем рассвело; буря утихала, небо начинало проясниваться; в доме священника все встали;
