— Это вертолет. Откуда здесь быть вертолету? И так близко.
— Не туда ты смотришь, Игоречек. Ты на небо смотри выше, а не повдоль. Звезды падают. Вот еще одна…
Быстрый штрих прочеркнул по Кассиопее.
— Желание загадывай.
— Не-а, Игоречек. Не полагалось на Руси на падучую звезду загадывать. К несчастью считалось это. И от человека того, который видел, и от места того бежать надо было без оглядки. А на звезду так и говорилось — «маньяк» — Маньяк пролетел. Не одни вы с Кузьмичом образованные. Звезда упала — значит, кто-то умер.
Шум вертолета гудел уже далеко. А Ксюхина шея — совсем близко. Маньяк пролетел. Умер кто- то.
— Игоречек…
— Извини, Ксеня. Я хочу побыть один.
…Я упирался лбом в крутой бок Дома, и это было даже не очень больно.
Может быть, все именно так и должно было кончиться? Может быть, жизнь наша — это сплошные переезды из тела в тело, из Дома в Дом, из Мира в Мир? Может быть, если нужен кто-то, кто помогает нам, кто перевозит, тасует наши души средь Миров, чтобы сохранились Миры, чтобы было, куда душам переходить, то нужен и тот, кто станет якорем своему Миру? И каждому ли дано перейти в следующий Мир?
Перевозчик появляется, не спрашивая согласия Мира, и уходит, не ожидая благодарности. И если делает что-то сверх необходимого для живущих, то лишь из любезности, и не по обязанности. И за сделанное его нужно вспоминать добром, а за пропущенное не укорять. Пусть даже точно знаешь, что больше тебе никто помочь в твоем Мире не может. И не сможет никогда, потому что пока жив ты, Перевозчик здесь больше не появится.
Разве не привык ты уже надеяться лишь на самого себя? Разве не это было главным всегда в твоей работе? Деле твоей жизни? Разные жизни в твоем Мире, и разные в них дела.
А что не увидеть тебе Миров других и не измыслить даже — то не горюй. В этом тебе возвращено все, чтобы отыскать то самое счастье, про которое всем известно и которого ни у кого нет.
Или создать, как ты это умеешь, Певец, верно?
Дверь скрипнула, и звук я ощутил как хрустящий вкус. Ослепительная темнота вдруг запульсировала в такт ударам сердца. Бледно-голубой шершавый звон, источая запах лаванды, сопровождал каждое движение. И как пароль, известный одному лишь мне и еще ТЕМ, кто мне его прислал, прозвучало зелено- рыжее: «О, Эжени».
Милый, ничуть не смешанный синестезией с чем-либо посторонним голос сказал:
— Ты?.. Гарька мой, Гарька. Что же ты стоишь на пороге? Входи скорей. Что ты здесь делаешь? О чем ты думаешь?
услышал я и повторил, чтобы это было слышно и понятно в Мире:
— О Перевозчике.
Эпилог
Сегодня 1 января 1999 года. Первый день последнего года тысячелетия. Условность, конечно. И уже ошибка — следующий век начнется не через год, а через два, не 1 января 2000-го, а 1 января 2001-го. На то он и первый год, чтобы с него начиналось. Но пусть уж останется так.
Зимой мои солнечные часы перебираются с книжных полок на бок печки. В Доме очень светло от яркого дня за окном и пахнет елкой. Я сам ее срубил и поставил вчера, а Ежик нарядила. Она что-то делает в прихожей. Надо сказать, чтобы меньше возилась на холоде, простужаться ей совсем ни к чему. Этот год должен быть для нас счастливым — ведь в нем сплошные девятки.
Новые коттеджи укрыты свежим толстым слоем снега. Из окна с моего рабочего места мне видны только три, но я знаю, что и четыре других тоже. Снег блестит и искрится. Меж домами он также нов и нетронут, за исключением второго отсюда, где жила Ксюха и перебравшийся к ней после того, как остался один, Юноша. Эти уехали последними, но и там едва намеченные тропки почти сглажены прошедшими за декабрь снегопадами.
Да, они разъехались. Все. Я так им ничего и не сказал, только следил, чтобы никто из них не покинул наш лес с Домом раньше известного одному мне срока. Проще всего было с Кузьмичом, так как его дата была самой первой и прошла благополучно еще летом, когда все тут утрясывалось и никто ничего толком не понимал. У Кузьмича оказались родственники, которым он просто позвонил. Не сказал бы я, что крупные коллекционеры и их близкие имеют сильно роскошные выезды. Скромный «мерседесик».
Зато за Ларис Иванной прислали целую кавалькаду. Ее Марика я так воочию и не увидел. Сему, при котором безотлучно пребывала Н.Н., пришлось до середины октября поить, но в меру. Юноше я самолично еще раз разбил физиономию, когда он взъерепенился и заявил, что тоже здесь сидеть не намерен. Мне пришлось действовать одной левой, но с ним я справился. Пообещал, что Новый год он может встречать где ему заблагорассудится. А на душе было скверно.
Мне сильно помогал Хватов, пока был жив. Видимо, тоже получил инструкции. От Перевозчика либо еще кого-то. Но и они его не уберегли. Почтальон, который носит нам газеты и журналы, два месяца назад сообщил, что «товарищ-то ваш, что к вам все ездит, на машине разбился, да, насмерть, тут недалеко, за Васильками». У Присматривающих были длинные руки.
Впрочем, я не знаю. Думаю, распущен был наш так и не состоявшийся новый Крольчатник тоже не без их ведома. Как не знаю ничего о дальнейших судьбах всех тех, кто ушел. Может быть, хотели просто посмотреть, что будет с ними, ушедшими, дальше. Может быть, я напрасно сказал, что их сроки были известны одному мне. Но я что мог выполнил.
Мы с Ежкой живем хорошо. Кое-чего в запасы на зиму я получил еще от Хватова, кое-что прикупил, кое-что дал осенний лес. Огород будет у нас в следующий сезон, в этом, наступившем году.
Иногда в лесу я встречал следы побывавших людей. Люди стояли палатками далеко в глубине, подходили к опушке у Дома и других, подолгу наблюдали. Никогда не выходили из леса. Это быстро кончилось, и, наверное, теперь, чтобы видеть нас, им просто не требуется находиться рядом. Я не возражаю. Между прочим, почтальоном тут высокий молодой парень, и выговор у него не местный. Не лень же ему отмахивать лишний крюк. С ним у нас молчаливый договор, я только знаю, что зовут Сашей.
В освободившиеся дома желающих вселиться, по-видимому, нет. Впрочем, это будет видно весной. Но мне представляется, что их так и не найдется. Хотя дома очень хорошие. И бесплатно.
Наступил новый год, и все знают и помнят, что было в году прошлом. Каюсь, я не очень обращал внимание на газетную шумиху и сообщения новостей, принимавшие в какой-то момент привкус паники. Мне было не до того. Правда, я просмотрел еще разок прихваченный Ежкой экземпляр романа. Ну, может быть… Как-то стало мне это безразлично..
Машинка, бумага, все необходимые принадлежности — одно из последних, что привез Хватов. Новый письменный стол себе я сделал, проводив Сему с Наташей Нашей. Вчера Ежка закончила читать все написанное здесь. И стала наряжать елку.
— Как ты думаешь, Гарь, если бы ты тогда не выдумал, что Правдивого вызывают, он бы мог оказаться здесь вместе со всеми? И уехать потом, как они?
Можно подумать, я не спрашивал самого себя о том же. Сколько раз. Слово написанное и слово произнесенное. Как с этим разобраться? Я — не могу.
— А то, что они остались в Мире и показанное тебе не случилось, — вдруг это как-то повлияет? Ведь если все пошло не по предназначенному? А ты был совершенно уверен, что, оказавшись здесь, с тобой, с Домом, они смогут предопределение обмануть? Что Дом приютит и их?
Я достал свою старую рубашку. Вытащил из нагрудного кармана сложенный вчетверо листок плотной желтоватой бумаги «верже».
