близкого столба, и огненная черта пробежалась по ней, обрисовав перекладиной, но так и не прервавшись. Ее свет был ровным и холодным. Так могли бы светиться гнилушки. Так же, но с зеленоватым оттенком, светится набравший за день энергию фосфор на стрелках часов.
И было тихо. Неправдоподобно тихо даже для обычной безветренной ночи. Всегда что-нибудь шелестит, скребется, хрустнет веткой. А тут в уши будто вставили пробки. Но голос Перевозчика рядом я слышал отчетливо, без искажений.
— Меня торопят, Игорь. Меня снова торопят… Вот теперь пришла мелодия. В ней было что-то от китайской. В ней было что-то от индийской. От татарской и от шотландской. В ней чередовались ноты без интервалов. И я бы не смог сказать определенно, где находился ее источник. Кроме меня самого, он, казалось, был всюду. Она не имела ритма. От завораживающих звуков ноги делались ватными. Перевозчик сказал еще что-то
— Не понимаю.
— Не надо за мной ходить. Слышишь, Игорь? Линия очерчивающего круг огня сомкнулась одновременно с обеих сторон. Куда ни глянь, по контуру горизонта в ночи провели будто широким люминесцирующим маркером. Он горел совсем не зловеще, не испускал флюидов страха. Я, во всяком случае, страха не испытывал. Только пересохло во рту да подгибались колени от навязчивого монотонного напева.
Так длилось секунд двадцать, полминуты. У меня хорошее внутреннее чувство времени. Да иначе Перевозчик бы не успел сказать мне то, что сказал.
А только он договорил и повернулся, и шагнул вперед и вниз по недлинному склону горки, замкнувшая нас черта взорвалась беззвучными прямыми лучами, тонкими и едва видимыми, устремленными в зенит и там же, в зените, переплетающимися. А потом эта накрывшая призрачная сеть вдруг оказалась совсем близко, совсем рядом, так что я мог дотронуться до нее рукой, а потом ничего не осталось. С нею оборвалась, как отсеченная, поющая октава.
Снова была обыкновенная живая теплая душноватая ночь. Звезды остались на своих местах, от костра светился один уголек, не было слышно треска сухой малины, который бы непременно произвел заступивший в нее человек, потому что стена ее стояла сплошь. Значит, там не было ни человека, ни кого- то другого.
И вновь, как той ночью в Крольчатнике, я не увидел, как они подошли к костру. Вновь все тут. Сема раздувает угли, Юноша привычно держится плечо в плечо с Ларис Иванной, Ксюха и Наташа Наша стреляют глазами. Трясущийся Кузьмич едва не ухватил меня за руку.
— Это было майя! Майя! Игорь Николаевич, вы видели?!
Они все были неестественно возбуждены, оглядывались, словно ожидая продолжения, и в то же время жались к занявшемуся огню. Я осторожно освободил рукав. В Доме свет не зажегся, случившееся, кажется, прошло мимо Ежички, и это было главное, что меня занимало. А я лично почему-то даже ошеломления никакого не чувствовал.
— При чем здесь… Майя, ацтеки, Кетцалькоатль. Эпоха конкистадоров. — Мне было важно, что они громкой паники не устраивали.
— Ах, почтеннейший, что вы понимаете! Ксюша, Наташенька, вы песню слышали?
— Какая-то непонятная. Голова кружилась, мне даже нехорошо стало. И Ксене тоже.
— Это пентатоническая октава, одни из наиболее древних музыкальных строев. А майя, почтеннейший, весьма многозначное понятие. Тоже одно из самых древних, причем пронизывающее все верования и цивилизации. Майей звали мать Будды. Майя в учении Вед — богиня, воплощающая запредельный иллюзорный мир. В индуизме майя — непостижимая сила, чудо, способная чудеса вызывать. И Майя — старшая из Плеяд, дочерей держащего небо Атланта, нимфа гор, которую боги вместе с сестрами превратили в созвездие. Так верили в древних Греции и Риме. А уж потом — Центральная Америка, индейцы Юкатана, иероглифы, майя-письменность…
Взявшись вещать, Кузьмич потихоньку возвращался в свое обычное состояние.
— О чем вы беседовали, почтеннейший? Он ушел… МАГ ушел навсегда?
Я медленно всех их оглядел. Вновь они смотрели на меня и вновь от меня чего-то ждали. Я даже не обратил внимания на слово, которым Кузьмич назвал Перевозчика. Которым Перевозчик называл себя сам. Которым пользовались ОНИ во Втором Зале на Той стороне за Рекой. Невольно я провел по карману, куда спрятал золотую модель кораблика. Под твердым в кармане зашелестело.
— Так сразу и не перескажешь всего, о чем мы с ним говорили, Кузьма Евстафьевич А вы подглядывали, значит, всей честной компанией? По привычке?
— Что вы говорите, Игорь, — вздохнула Ларис Иванна, — мы, например, с Вовиком просто вышли подышать. Ночь так чудесна.
— Чудесна, Лариса, лучше слова не подберешь. Но и чудеса кончаются. Предлагаю — по домам. Отчет завтра. Доброго сна всем.
Мне не хотелось их видеть. Только не сейчас. Я знал, что это пройдет, но сейчас мяе были отвратительны их ожидающие лица. Кролики получили новые клетки, в кормушки засыпан корм, а теперь они еще хотят жвачки для ума. Сема с Бледным затеяли спор о том, как это получалось, что кто бы откуда ни смотрел, горящая черта для каждого проходила по той линии, где визуально начиналось небо. «Что вы говорите, а я все время смотрела себе под ноги, боялась в темноте наступить на какой-нибудь гвоздь!..» Я хотел сказать им о Правдивом, но потом подумал, что они, быть может, знают и так Я повернулся и пошел к Дому, а они, кажется, собирались еще посидеть. «Почтеннейший, так мы в надежде услышать!.. А? Да, Наташенька, я думаю, что да, этот огонь разжигал собственноручно МАГ.
Кстати, друзья, мне сейчас пришло в голову — ведь мы обязаны этот огонь сохранить!» — «Навроде Олимпийского?» — «Ну да! Он будет залогом и символом для нас…» Я еще немного посмотрел из темноты на полыхающие языки. Отсюда было хорошо видно.
Меня догнали шаги. Я узнал их и остановился.
— Что скажешь?
— А у тебя красивая жена, Игоречек. Славный чижик. Ты за ней ездил? Где ты ее нашел?
— Ты не поверишь, где я ее нашел.
— Наш Кузьма Евстафьевич правду говорит?
— Насчет чего?
— Насчет того, что тот… ушел насовсем?
— А ты его не знала?
— Так, видела. Один раз. У меня были кое-какие неприятности, он помог выпутаться. Зато потом засадил за колючку.
— Но помог же. Между прочим, костер разжигал я, так можешь Кузьмичу и передать. Обыкновенными спичками.
— Хочешь хохму: Володька тут обжечься умудрился. В первый вечер тоже Лариске костер разводил. Сейчас удивленный…
— Я тоже удивленный. Надо же.
— А тут колючки нет. Я в лес ходила.
— Мне говорили.
— Муравейник нашла.
— И как?
— Так… Спокойно. Молча. Ты что на месте стоишь, не хочешь, чтобы я тебя до твоей провожала?
Костер остался в стороне, не подсвечивал, и уже чувствовалось, что вот-вот начнется рассвет. Ксюхина шея белела в темноте. Волосы она подколола высоко, и за ухом у нее чернела большая, с земляничину, родинка. Я ничего не сказал. Я знал уже давно, просто она, рассказывая тогда, подставила мне другое ухо.
— Да, — сказал я твердо. — Не хочу.
За лесом послышался рокочущий звук. Он переместился на небо, и я почти сразу нашел вспыхивающий-гаснущий игольчатый огонек.
— Маньяк пролетел…
