что, в случае нашего поражения, Стракенц мог бы не найти Майкла в Зенде. Тогда они с Флавией немедленно вернутся в Стрелсау. Тотчас по приезде Стракенц объявит Черного Майкла убийцей короля и призовет всех верноподданных под знамя принцессы Флавии.
Откровенно говоря, я не очень-то верил в благополучный исход нашей операции. Именно потому я и оставил столь подробные рекомендации Стракенцу. Точно предположить, чем кончится для меня паломничество в Зенду, я не мог. И все-таки мне представлялось, что ни королю, ни Черному Майклу, ни мне не пережить этой ночи.
В вечер, который предшествовал нашему выступлению, Флавия была как-то особенно задумчива. Когда я поднялся, чтобы уйти, она вдруг обняла меня, а затем, взяв за руку, надела мне на палец кольцо и окинула меня сияющим взором. Лицо ее раскраснелось от смущения. Я носил перстень короля. Но, кроме того, я не расставался с простым золотым колечком, на котором был начертан девиз нашего рода. Колечко было маленькое и налезало мне только на мизинец. Я снял его и надел ей на палец. Потом жестом попросил ее отпустить меня. Она почувствовала, что мне грозит какая-то опасность. Когда она пропускала меня в дверь, в глазах ее стояли слезы.
— Носите это кольцо, — сказал я. — Не забывайте о нем, даже если на другом пальце будете носить перстень королевы.
— Что бы мне ни пришлось надеть на другой палец, это я не сниму до самой смерти, — ответила она. Поцеловав кольцо, она добавила: — Да и после смерти тоже.
Глава XVII. Ночные похождения Руперта Хенцау
Ночь выдалась лунной и очень тихой. Нам это было совсем некстати. Мне бы что-нибудь вроде той славной ночки с ливнем и воем ветра, во время которой я совершил первое свое купание во рву герцога Майкла. Но тут я при всем желании не мог ничего поделать, и мне оставалось рассчитывать только на собственную хитрость. Я надеялся, что, держась в тени крепостной стены, буду незаметен даже для обитателей нового дворца, окна которого выходят прямо на ров. Конечно, если бы им пришло в голову обыскать ров, я бы пропал. Но вряд ли кому-нибудь хотелось делать это среди ночи. Ведь с момента моей последней вылазки они укрепили «лестницу Иакова», и проникнуть с этой стороны в камеру я теперь просто не мог. Йоханн говорил, что сам помогал ее укреплять. В том месте, где прежде зияла дыра, теперь не осталось ни единого зазора, и, глядя снаружи, вообще невозможно было предположить, что тут когда-то было окно. Трубу намертво вмуровали в оконный проем, и разрушить это сооружение можно было только взрывчаткой или топором, что в равной мере меня не устраивало: и в том, и в другом случае на шум сбежалось бы все население замка, прежде чем я залез бы в окно. Вот почему, по их расчетам, окажись я во рву, я не смог бы принести никакого урона. Так стоило ли проверять, плаваю я там или нет? Не ждал я особой опасности и в том случае, если Йоханн струсит и вздумает выдать нас. Он все равно не имеет никакого понятия, где я нахожусь. Он думает, что я вместе с остальными буду ждать у дверей нового дворца. Так что опасаться предательства нужно было не мне, а Сапту. Впрочем, он бы оскорбился, если бы попал в другое место. Этот старый вояка всю жизнь лез в самое пекло. Поэтому-то, изложив ему все свои соображения, я со смехом добавил:
— Итак, вам меня не в чем упрекнуть, старина. В случае, если Йоханн струсит, вы погибнете раньше меня. Надеюсь, теперь вы не думаете, что я щажу вас?
Однако он все равно не поверил мне. Он по-прежнему считал, что должен разделить опасность со мной, и только мое упрямство не позволило ему осуществить это намерение. Дело в том, что я прекрасно понимал: там, где один человек может остаться незамеченным, двое почти наверняка попадутся. Словом, как ни молил и ни пугал меня старый полковник, я не изменил своего решения. Он, правда, пытался еще что-то возражать и даже говорил, что, пока мы не вызволим короля, моя жизнь принадлежит Руритании, но тут я строго оборвал его.
— Если король не переживет сегодняшней ночи, обещаю вам, что и я ее не переживу, — сказал я, и Сапт наконец смирился.
В полночь отряд под командованием Сапта и Фрица покинул Тарленхайм и, далеко объезжая город, пустился окольными путями к замку Черного Майкла. Если в пути ничего не случится, без пятнадцати два они поравняются с замком. Спрятав лошадей в укромное место, они пешком подберутся ко входу в новый дворец и будут ждать, когда Йоханн отворит дверь.
Немного подождав, я сел на ту самую лошадь, которая в ночь после коронации с такой скоростью пронесла меня от охотничьего домика обратно в Стрелсау. В седле я как следует спрятал револьвер и нож. На мне был теплый плащ, под ним — свитер из толстой шерсти, на ногах — толстые шерстяные носки и легкие туфли из парусины. Кроме того, я тщательно натер тело жиром и не забыл прихватить с собой полную флягу виски. Хотя ночь была теплая, я мог пробыть в воде дольше, чем предполагал, и стоило по возможности уберечь себя от простуды. Да не покажется кому-то смешным, что перед лицом смертельной опасности я пекся о собственном здоровье. Просто я по опыту знал, что малейший холод побеждает смелость и жажда согреться пересиливает все остальные чувства. Проявить малодушие и погибнуть мне совсем не хотелось. Кроме упомянутых выше вещей и лесенки, о назначении которой я уже рассказывал, я захватил с собой изрядное количество тонкой, но очень прочной веревки и обмотал ее вокруг пояса. Убедившись, что ничего не забыл, я тронул коня и поехал к замку.
Я тоже объезжал город, но другой, более короткой дорогой, и, хотя выехал гораздо позже отряда Сапта, к половине первого добрался до опушки зендского леса. Оставив револьвер в подсумке седла — в воде он все равно был бы мне совершенно бесполезен, — я взял лестницу и подошел к краю рва. Здесь я размотал веревку, привязал ее покрепче к стволу дерева, которое росло у самой воды, и спустился вниз. Я тихо погрузился в воду и услышал, как часы на башне замка пробили без пятнадцати час. Стараясь держаться как можно ближе к стене и легонько толкая перед собой лестницу, я поплыл вперед. Мало- помалу я наконец доплыл до славной «лестницы Иакова» и нащупал ногами знакомый каменный выступ. Присев под трубой, я попытался хоть немного сдвинуть ее с места, но, несмотря на все мои усилия, труба даже не покачнулась. Оставив это бесполезное занятие, я затаился и выжидал. Помню, что не испытывал особенной тревоги. Меня в тот момент не слишком занимали мысли о короле, и даже о Флавии я почти не вспоминал. Все мои помыслы были только об одном: мне безумно хотелось курить, и я с сожалением думал, что, если меня убьют прямо в воде, я больше никогда в жизни не сделаю ни одной затяжки.
Мост еще не поднимали. С того места, где я сидел, были отчетливо видны его контуры. На другой стороне канала стоял новый дворец, и окна апартаментов Майкла располагались примерно на уровне моста. Справа, на том же уровне, я видел окна Антуанетт де Мобан и молил Бога, чтобы она ничего не забыла и не перепутала.
В окне герцога неожиданно зажегся свет. Ставни были открыты, и, осторожно поднявшись на цыпочки, я увидел часть комнаты. Я оказался в довольно выгодном положении: свет из окна до меня не доходил, я же отчетливо различал, что делается у Майкла. Окно отворилось, и в него выглянула Антуанетт де Мобан (я сразу узнал ее по изящному профилю). Я едва удержался, чтобы не крикнуть: «Не забудьте!», но сдержался и секунду спустя возблагодарил судьбу, ибо какой-то мужчина подошел к окну и встал за спиной Антуанетт. Он попытался обнять ее, но она резко отпрянула от него и прислонилась к открытому ставню. Теперь я мог разглядеть мужчину. Это был Руперт Хенцау. Ошибиться я не мог. Я не только видел Руперта, я слышал его голос и даже смех. Он простер руки к Антуанетт и, смеясь, начал что-то горячо ей доказывать.
— Да погоди ты! Еще не время! — шепотом проговорил я, словно и впрямь надеялся убедить его.
Руперт нагнулся к самому уху Антуанетт и, по-видимому, сказал ей какую-то дерзость, ибо она, ткнув пальцем в сторону рва, возмущенно воскликнула:
— Скорее я брошусь туда!
Он подошел к окну и выглянул на улицу.
— Там прохладно, Антуанетт, — сказал он. — Впрочем, вы наверняка шутите.
На этот раз она ответила тише, и я не разобрал слов. Но, судя по всему, ответ ее мало обрадовал Руперта, ибо он треснул кулаком по подоконнику и капризно произнес:
