заводов, предназначенных для снабжения армии. У Наркомата нашего тоже не было средств вывозки — пришлось уезжать, ничего не сделав. А бревна, наверно, так и погибли в лесу.
Размышляя над такими кладбищами, вновь приходилось заключать одно: люди, оставшиеся одинаковыми и раньше отлично справлявшиеся с лесными работами, в советских условиях не могут работать продуктивно. Даже при самых лучших намерениях усилия людей В конце концов в советских условиях приводят к бессмыслице, к работе на, холостом ходу…
Однажды я заехал в Ярославлес, по делу, связанному со сплавом. Меня направили к инспектору по сплаву. К моему удивлению, им оказалась молодая интересная женщина. Я не поверил, что попал по адресу: нежный овал лица, пышные волосы и линии фигуры «Инспектора по сплаву» излучали столько женственности, что с представлением о сплаве никак не могли вязаться. Сплав, в котором нужна грубая мужская сила, где не обойтись без «технических выражений» — крепких соленых слов, и вдруг — олицетворение женственности!
Инспектор по сплаву оказался очень милым человеком, нежно-любящей матерью прелестной девочки. Познакомившись, я попросил ее открыть секрет, как это она сделалась «сплавщиком»?
— Какой я сплавщик! — с горькой усмешкой ответила женщина и рассказала свою историю.
Она дочь лесника. Ее стихия — лес, в лесу она выросла и любит елг, как свой дом. Чтобы не расставаться с лесом, она поступила в «Институт лесонасаждений и лесомелиорации», после окончания которого все учащиеся поступали на работу в лесное хозяйство. Проучилась два, года — вдруг из Москвы пришел приказ перестроить институт в «Институт лесосплава». Учащимся было предложено продолжать учение, чтобы сделаться «инженерами по> сплаву леса».
— Так я и стала «инспектором сплава», а какой из меня сплавщик? Сижу в тресте, пишу инструкции, сводки составляю, а нужно мне это, как прошлогодний снег…
Глядя на неё, невольно думалось: сколько бы пользы принесли нашим лесам её ловкие руки! Как благотворно могла бы сказаться её любовь к лесу, если бы ей дали работать по сердцу, так, как стремилась она сама. Вместо этого над ней грубо посмеялись, сделав её… сплавщиком. Можно ли придумать большее издевательство?..
Таково, в общих чертах, было положение в лесной промышленности, в которую мне, под началом Непоседова, суждено было окунуться с головой. .
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ЛЮДИ В СХЕМЕ
Завод, который на следующий день по приезде показал мне Непоседов, был действительно хорошим. Когда-то тут стоял однорамный заводик, принадлежавший купцу — в годы первой пятилетки он был брошен, а рядом с ним построили большой трехрамный завод. От старого остались только обвалившиеся стены и ржавое, хотя и исправное оборудование: немного подремонтировать, и оно могло бы еще работать. Но им уже никто не интересовался.
Новый выстроили по последнему слову техники: завод имел хорошую лесотаску шведского типа, бассейн для обмывки бревен, из него в цех бревна подавались ленточным транспортером. Отличные быстроходные рамы московского завода «Ильич», сделанные по немного измененному образцу шведских быстроходных рам, механическая отвозка готовой продукции, механизированные сортировочная площадка, уборка отходов и подача, опилок в кочегарку — все это облегчало труд рабочих и обеспечивало высокую производительность. Отдельно стоял цех строжки с заграничными строгательными станками, был и ящичный цех, выпускавший дощечки для ящиков из отходов: всё было предусмотрено для возможно большей эффективности работы завода.
Двухсотсильная паровая машина приводила, в движение лесопильные рамы и вращала электрогенератор, дававший энергию для других станков и механизмов; была для генератора и специальная машина. Завод был полностью обеспечен машинами, станками и механизмами: для переработки примерно 120 — 130 тысяч кубометров круглого леса и выпуска продукции хорошего качества. Но годовой план заводу был установлен только в 75 тысяч кубометров и план этот выполнялся всего на 70 — 80 %.
Причина, почему заводу был дан сниженный план, заключалась в недостатке сырья: больше сырья Наркомлес не мог поставить заводу. А причина невыполнения и этого сниженного плана заключалась в той «заковыке», о которой Непоседов едва намекнул в день моего приезда.
Дело объяснялось просто: широко размахнувшись, строители перерасходовали средства на цеха и вынуждены были сэкономить на кочегарке. И вместо того, чтобы первоклассному оборудованию дать такое же паровое хозяйство, строителям пришлось удовольствоваться старым котлом судового типа, состоявшим из множества трубок, заключенных в кожухе. Такие котлы работают исправно только в определенных условиях — на заводе поставленный строителями котел не проработал и полгода: в нем сгорели трубки. Произошла катастрофа: работа прекратилась. Тогда со старого брошенного завода срочно перетащили древний котел паровозного типа, установили его и кое-как заковыляли дальше.
Паровозный котел давал примерно половину требовавшегося пара, почему ни машина, ни рамы не могли дать полной производительности. Со дня ввода в эксплоатацию завод никогда не выполнял даже заниженный план: сначала был «пусковой период», потом не хватало пара. Первоклассное оборудование, на которое израсходовали несколько миллионов рублей, оказалось ни к чему.
По документам было видно, что руководство завода неустанно хлопотало о новом котле, но котлы настолько дефицитны, что получить их почти невозможно. Не мог завод получить и новых трубок для судового котла: они тоже, расценивались на вес золота. Стоили они, впрочем, всего около 2 тысяч рублей — завод израсходовал на командировки и хлопоты по получению трубок более 5 тысяч, но трубок так и не получил.
При таком положении мало могла помочь и непоседовская энергия: возместить нехватку пара Непоседов не мог. Он просиживал на заводе круглые сутки, совещался с механиком, с техноруком, но поднять производительности это не могло.
Мне очень хотелось помочь Непоседову: работать на заводе, не выполняющем плана, никуда не годится. Вас не оставляет чувство, что что-то идет не так, как нужно, и что будто бы и вы как-то боком виноваты в этом. Ежедневные сведения из цехов с цифрами 75,80 % действуют удручающе, вам хочется, чтобы вместо них появились 100 %. Смущенное или виноватое выражение лиц вы видите у механика и у технорука, у сменных мастеров и у председателя завкома, у главбуха и у парторга — все на заводе злы, невеселы, раздражены. Атмосфера уныния и безнадежности нагоняет тоску.
Для тоскливого настроения есть и другое основание: не выполняющий плана завод всегда убыточен, Поэтому на заводе хроническое безденежье. Хорошо, если банк выдает достаточно денег на зарплату; у главбуха нескончаемая забота, как бы достать деньги на хозяйственные расходы. Рабочие, так как нормы сменами не выполняются, получают минимальную зарплату, а служащие должны забыть о премиях и случайных приработках: начальство щедро на них только тогда, когда работа идет хорошо и приносит прибыль.
На заводе царило уныние. И помочь было нечем: пока мы не достанем новый котел или злополучные трубки, производительности нам не поднять. А поднимать ее нужно было для того, чтобы хоть немного улучшить положение рабочих.
Еще в дороге к новому месту я решил, что мое второе рождение закончилось. Концлагерные впечатления к этому времени ушли куда-то в подсознание, в новой жизни я уже прошел испытание и достаточно познакомился с ней. На новом месте, под рукой Непоседова, я мог чувствовать себя более или менее прочно. Здесь о моем прошлом, кроме Непоседова, никто не знал, никаких анкет здесь я тоже не заполнял, так как вызван я был директором и был на заводе одним из «командиров производства». Никто моим прошлым особо не интересовался: считалось, что меня знает сам директор. Следовательно, надо присмотреться к новому месту и не чувствуя никаких помех приниматься за дело.
Новое место резко отличалось от степного городка, в котором я раньше работал с Непоседовым. Там была глушь, устоявшаяся жизнь текла медленно и новшества пробивали ее с трудом. Здесь чувствовалась
