Я испугался за него, испугался за нас обоих. Я задержал дыхание, пока он проходил, и выдохнул, лишь когда он оказался по другую сторону водопада. Калум проверил веревку, потянул за нее и позвал меня за собой. И тут под его ногой скала поддалась, он поскользнулся на мокром камне и упал в пропасть.
Веревка выдержала. Калум Макиннес повис на ней. Он смотрел на меня снизу вверх. Я вдохнул, зацепился за выступ и вытащил его на тропу. С Калума стекала вода, а изо рта сыпалась ругань.
А потом он сказал:
— Ты сильнее, чем кажешься.
И я проклял себя за глупость. Видимо, он заметил это, потому что, отряхнувшись (как пес, даже капли полетели в разные стороны), добавил:
— Мой сын рассказал мне, что ты рассказал ему. Как Кэмпбеллы пришли за тобой, а жена послала тебя в поле, и они решили, что она твоя мамаша.
— Это была просто сказка, — ответил я, — чтобы убить время.
— Неужели? А то я слышал, пару лет назад Кэмпбеллы выезжали, чтобы отомстить тому, кто угнал их скотину. Поехали и больше не вернулись. Если малец вроде тебя способен убить дюжину Кэмпбеллов — наверняка он сильный и быстрый.
Наверняка он глупый, подумал я и раскаялся, что рассказал ту историю ребенку.
Я перебил их всех, одного за другим, как кролей, когда они выходили облегчиться или проверить, что стряслось с остальными. Я убил семерых, а потом и моя жена убила впервые в жизни. Мы похоронили мертвецов в узкой горной долине, соорудили пирамидку из камней, чтобы придавить тела к земле, чтобы их призраки там не слонялись. Мы печалились, что Кэмпбеллы пришли издалека, желая убить меня, и что нам пришлось убить их в ответ.
Я не радуюсь убийству: ни один мужчина не должен получать от этого радости и ни одна женщина. Иногда убивать необходимо, но это всегда дурно. Я не сомневаюсь в этом и теперь, после тех событий, о которых сейчас рассказываю.
Я взял у Калума Макиннеса веревку и взобрался по камням выше, еще выше, туда, где водопад вытекал из горы и был настолько узок, что я мог его перейти. Там было скользко, но я перебрался без приключений, привязал канат, спустился по нему, бросил конец своему спутнику и помог ему перейти на другую сторону.
Калум не поблагодарил меня ни за то, что я его спас, ни за то, что помог. Я не ждал благодарности. Правда, не ждал я и того, что он скажет:
— Ты мужчина неполного роста, и ты уродлив. Твоя жена тоже уродливая карлица?
Я решил не обижаться, хотел он меня обидеть или нет.
— Нет, она не такая. Она высокая, почти как ты, а когда была молодой — когда мы оба были моложе — многие считали ее самой красивой девушкой долины. Барды писали песни, восхваляя ее зеленые глаза и длинные рыже-золотые волосы.
Мне показалось, он поморщился, но возможно, я это вообразил, а еще вероятнее, захотел вообразить.
— Тогда как ты ее добился?
— Я хотел ее, а я получаю, что хочу. Я не сдавался. Она сказала, что я мудрый и добрый и что всегда ее накормлю. Так и вышло.
Снова начали опускаться облака, и острые края мира расплылись, смягчились.
— Она сказала, что я буду хорошим отцом. И я сделал все возможное, чтобы вырастить своих детей, которые тоже, если хочешь знать, обычного роста.
— Я вколачиваю ум в юного Калума, — произнес старший Калум. — Он неплохой ребенок.
— Увы, они не всегда с тобой… — Я замолчал и вспомнил тот долгий год; потом вспомнил Флору, когда она была крохой, сидела на полу, измурзанная, вся в варенье, и смотрела на меня снизу вверх, словно я величайший мудрец на земле.
— Сбежал кто-то, да? Я сбежал, когда был мальчишкой, в двенадцать. Добежал до самого двора Короля-за-Водой. Отца теперешнего короля.
— О таком редко говорят вслух.
— Я не боюсь. Чего бояться? Кто нас услышит? Орлы? Я видел его. Толстяк, который говорит на языке чужаков бегло, а на нашем — с трудом. Но все равно он наш король. — Калум помолчал. — А если он снова захочет к нам вернуться, ему понадобится золото на корабли, оружие и войско, которое он соберет.
Я ответил:
— И я так думаю. Потому мы и ищем пещеру.
— Это плохое золото. Оно достается не бесплатно. У него есть цена.
— У всего есть цена.
Я запоминал каждую веху на пути — подняться напротив овечьего черепа, перейти через первые три ручья, пройти вдоль четвертого до кучи из пяти камней, найти камень, похожий на чайку, пробраться по уклону между двумя остро выпирающими стенами черного камня…
Я знал, что могу все это запомнить. Достаточно хорошо, чтобы потом спуститься самому. Хотя туманы сбивали меня с толку, и я сомневался.
Мы добрались до небольшого высокогорного озерца, напились свежей воды, наловили огромных белых тварей — не креветок, не омаров и не раков — и съели их сырыми, как колбасу, потому что на этой высоте не смогли найти хвороста для костра.
Мы уснули на широком карнизе рядом с ледяной водой, а до рассвета проснулись среди облаков, в серо-синем мире.
— Ты плакал во сне, — сказал Калум.
— Я видел сон, — ответил я.
— У меня не бывает плохих снов.
— Это был хороший сон.
Я не солгал. Мне снилось, что Флора жива. Она ворчала на деревенских мальчишек, рассказывала, как пасла в горах скот, говорила о всяких пустяках, широко улыбаясь и отбрасывая назад волосы с золотистой рыжиной, как у матери, хотя у ее матери волосы теперь с проседью.
— От хороших снов мужчина не должен рыдать, — сказал Калум. Помолчал и добавил: — У меня не бывает ни плохих снов, ни хороших.
— Правда?
— С юности.
Мы поднялись, и мне пришла в голову мысль:
— Ты перестал видеть сны после того, как побывал в пещере?
Он ничего не ответил. Мы пошли вдоль склона в туман. Всходило солнце.
На солнце туман будто сгущался и наполнялся светом, но не растворялся, и я понял, что это облако. Весь мир сиял. А потом мне показалось, что я смотрю на мужчину своего роста, крошечного карлика, и его тень висит передо мной в воздухе, как призрак или ангел, и двигается, когда двигаюсь я. Тень окружал световой ореол, фигура мерцала, и я не мог бы сказать вам, близко она или далеко. Я видел чудеса и видел ужасы, но никогда не встречал ничего подобного.
— Это волшебство? — спросил я, хотя не чувствовал в воздухе волшебства.
— Это ничто, — ответил Калум. — Свойство света. Тень. Отражение. Я тоже вижу рядом с собой человека. Он двигается, как я.
Я обернулся, но никого рядом с ним не увидел.
А потом сияющий человечек пропал, облако тоже. Начался день, и мы остались одни.
Все утро мы шли наверх. Калум за день до того подвернул щиколотку, когда поскользнулся на водопаде. Теперь она распухла и покраснела, однако он не замедлял шага, и если ему и было неприятно или больно, по его лицу этого было не определить.
Когда сумерки начали размывать края мира, я спросил:
— Сколько еще?
— Час, может, меньше. Доберемся до пещеры, заночуем. Утром зайдешь внутрь. Вынесешь столько золота, сколько сумеешь, и мы пойдем обратно, прочь с этого острова.
Я посмотрел на него: волосы с сединой, серые глаза, огромный человек-волк — и сказал:
