был понурый, розовое платье словно обвисло на худеньких плечах.
— Мама, — тихо проговорила она, — скажи правду, кого ты больше любишь — меня или его?
— Обоих одинаково, — ровно ответила мать.
— Нет — его, — потупилась девочка, и стала ковырять туфлей треугольную щербинку на паркете. Пальцы ее закручивали в жгутики розовый шелк оборки.
Женщина отложила кисточку и привлекла ее к себе.
— А платье кому купили? А пирог испекли? Ну-ка, подумай… — она тепло приласкала дочку.
Та оживилась.
— Мамочка, пойдешь через двор — оглянись, я тебе рукой помашу. Я здесь стану, — она отбежала к подоконнику. — Оглянешься, да? Оглянешься, да?
… На лестничных маршах было сумрачно и тихо. В забранной сеткой шахте, постукивая на этажах, степенно двигался широкий зеркальный лифт, проем окружали четкие ярусы оградки, прикрытые полированными перилами. Женщина, одетая в светлую шубу и серые сапожки на каблучках, спускалась пешком, слегка касаясь перил рукой в перчатке. В этом освещении она казалась моложе, стройнее, деловитее. У яркого выхода достала из сумки дымчатые очки и устремленной походкой пересекла двор.
Цветок лазоревый
Оглянувшись, Екатерина Петровна торопливо раскрыла школьную сумку. Вот она, толстая тетрадь в синем переплете, личный дневник дочери. Что-то там новенького?
«… Как мне жить? Как?!! Ниоткуда никакой поддержки. Дома просто ужасно, в школе одни терзания. Почему Светка с мальчишками такая смелая, а я трясусь от страха и краснею, как рак. Меня никогда не любили. Вся моя жизнь — сплошная мyка, а сама я — плохой ребус, который никому не хочется разгадывать! Не могу больше!!»
— Опять. Что это с ней? Незаметно выросла, замкнулась, слова не добьешься, как чужая. Что за «мука» такая? Молода, хороша собой, одета на загляденье, а с собственной матерью на ножах… Сын, слава богу, совсем другой. В одной семье и такая разница!
«…Вчера в библиотеке увидела себя со стороны: взрослая девица, невеста, и ни капли уверенности! Такой меня никто никогда не полюбит. Если бы меня хоть немножко любили дома! Спасите меня, полюбите меня!!»
— Обычный семнадцатилетний бред, — нахмурилась женщина, постукивая корочкой тетради о ладонь, — кто-то виноват, кто-то обидел. Скорей бы прошли эти годы!
«…И последний рывок — стану геологом. В тайге, у костра, среди добрых и сильных людей я найду себя. Необыкновенно! Или опять не то? И самое страшное, что на дне моей души лежит моя судьба, смотрит глазами матери и брата и говорит „Все равно ничего выйдет, дуреха!“ Прочь, прочь, сделаю как решила!»
Озадаченная, с дневником в руках, женщина не услышала хлопка входной двери. На пороге появилась дочь. И остановилась, как вкопанная. Потом круто повернулась и выбежала вон.
Порывистый ветер мая гнал по асфальту обрывки бумаги, мусор, целую газету, бросал в лицо колкие песчинки. Девушка стремительно шла к метро. В белом платье, с косой до пояса, с ниткой красных, как ягоды, бус, прямая, даже слегка прогнувшаяся, как ходят юные и невинные, она почти бежала, не различая сквозь слезы ничего перед собой.
— Невозможно! — кричало в ней. — О, стыд!.. там столько всего! Невозможно, невозможно… Вот откуда ее сверх-проницательность! Исчезнуть, пропасть, не жить! Не могу больше, не хочу, о, позор!.. Анна Каренина бросилась под поезд.
Качнув стеклянные двери, сбежала на платформу, встала у самой кромки. В тоннеле показался поезд, ближе, ближе. В груди все горело. Она смотрела на рельсы, под набегающий голубой состав. И вдруг образ матери запретительно встал перед нею: «Не заслужила!».
Двери раскрылись. Астра вошла в вагон и села, опустошенная, на свободное место.
Дачное Подмосковье
Сосна была высокая и прямая, как орудийный ствол. Нижний сук ее отходил метрах в шести над землей, и ухватиться за него можно было только в прыжке с крыши.
Кир Васин, угловатый спортивный старшеклассник, рыжеватый, загорелый, с белыми бровями, уже проделал опасный полет и, освеженный риском, взбирался выше.
Сверху дачный поселок был такой же серый, как и снизу. Те же огороды, старые деревянные и новенькие краснокирпичные дома, линия железной дороги и темная зелень леса, стоящая сразу за околицей. Уф. Ну и лады, ему это пополам, фиолетово. Его вообще тянуло только рискнуть, взлететь, исчезнуть для окружающих. Как исчезнуть? Легко. Эти лохи не смотрят вверх, окликая или оглядываясь, все привязаны к своему уровню, как муравьи.
Внизу управлялась со стиркой хозяйка дачи Маша. Маленький сынишка ее играл возле корыта. В отличие от прежних лет, когда Кира отправляли на лето под Владимир к бабушке, мать сняла дачу в Подмосковье, даже в спортлагерь не отпустила, и приезжала каждый день. Надзор по полной схеме. Заслужил.
Изгибаясь под уколами сосновых иголок, Кир поднялся до последнего надежного сука. Подергал, замкнул пальцы и обвис плетью, не касаясь ногами. Сосна, утолщаясь, уходила вниз, вниз, туда, где на зеленой траве валялись обломившиеся веточки и коричневые старые шишки. Кир закрыл глаза. Нехило. На сколько его хватит? Как сокрушительно подскочит земля, расцепи он сейчас пальцы!
На запястьях розовели ниточки шрамов.
Одновременно, в висе, он отслеживал еще кое-что. Именно то, что в Подмосковье на многие круговые версты не осталось ни одного затаенно-тихого места. Повсюду колышется море шума, сгущенного подобно сине-голубой карте морских глубин. Вот высоко в небе тянет резину самолет, зудит, зудит, как зубная боль… и нарастает шум электрички… максимум… стихла. А трактор за поселком и не умолкал, и жучит колесами дальний самосвал.
Самосвал! Давно, еще в седьмом классе, у него чуть крыша не поехала от этого металлоломом. Учебник шофера третьего класса заколебал его, неопытного шнурка, блеском технической мысли, осуществленной в автомобиле. Освещение, повороты, остановка на скорости, невероятная энергия бензина… Как можно это измыслить человеческой головой? Но карданы, карданы… конец света! Как раз тогда они продали старый отечественный
Вообще, олды… сложное дело. Ах, трудный возраст, ах, еще что-нибудь. А если его воротит от их въезда? В конце концов, это его личное дело! Матери с ее веселой небрежностью да с пирогами-пышками еще удается кое-когда пробиться в его ракушку. Отцу — никогда! Для отца у него либо грубость, либо высокомерный спор. Этим летом отец приглашал его с собой в тайгу в экспедицию. Отпад, лафа, как говорится, но Кир отказался. Батый-начальник!
Юноша подтянулся на руках и мягко сменил положение. Теперь он сидел на ветке, держась за нее обеими руками, ощущая спиной мерное покачивание ствола. Полосочки на руках побагровели.
Внизу на участке Маша выплеснула мыльную воду, направила в корыто струю из шланга. Звонко и музыкально разнеслась в воздухе встреча воды и жести.
В восьмом классе Кира опалило. Музыка! Инструмента в доме никогда не было, кроме лопаты-гитары,
