Он рассмеялся. Я замешкался лишь на долю секунды, но пронырливый легавый это заметил. Направление беседы мне не нравилось.
– Мы переговорили с его матерью; он сказал ей, что сегодня вечером собирается встретиться с тобой.
– Ллинос, что тебе, мать-его, надо?
Он полез в карман и достал оттуда визитку, которую сегодня утром я дал Амбе Полундре.
– Узнаешь?
– Похоже, одна из моих карточек.
Ллинос оглядел ее так, словно только что заметил.
– Она самая! – Он щелкнул по карточке большим пальцем. – Ее мы нашли у Бронзини сегодня вечером. Полагаю, объяснить это вы не сможете?
– Бронзини?
– Да. Кстати, он умер.
Я уставился на него – у меня в желудке затрепыхался страх. Ллинос вздернул бровь, торопя меня с объяснениями.
– Я сходил в «Мулен», после чего пошел пройтись. Съел несколько улиток и вернулся домой. Никакой встречи у меня не намечалось. И этого парнишку я в жизни не видел. – Время играть «в дурачки».
– Часом не знаешь, где он мог раздобыть твою карточку?
– Понятия не имею. Может, с полу подобрал?
Усталый детектив поднял глаза к потолку и обдумал мой ответ с саркастическим глубокомыслием.
– Ясно, – продолжил он. – Значит, погибшего мальчика вы никогда не видели. О встрече сегодня ночью с ним не договаривались, просто – пошли прошвырнуться. Гм. – Он разглядывал мою историю, как шляпу: видно, что не налезет, но примерить-то надо, чтоб ей не обидно было. – И карточку твою, говоришь, он небось с полу подобрал. Хм-мм. А не подскажешь, зачем он ее себе в задницу засунул?
Глава 3
Дверь камеры всю ночь с лязгом открывалась и с грохотом закрывалась – ритмично, как копер. Я сидел в углу, не сводя воспаленных красных глаз с жуткого хоровода лиц: забулдыги и пьяницы; сутенеры и сводники; юные простофили и старые простофили; жучки из бильярдных и карманники; буяны, перебравшие «Вимто», карточные шулеры и ловкие игроки в монетку; моряки, ловцы омаров и проститутки с гольф-поля; однорукий из круглосуточной кондитерской, денди и судомойки, а также пьяные школьные учителя; огнеходцы, улиткоеды, первосвященники и просто священники, лиходеи и головорезы; бездомные, беспризорные, похитители ванили и воры торфа; клерк из библиотеки и машинист Великого Малого Поезда Уэльса… это бесконечная череда. Примерно в два часа ночи привели мистера Джайлза, школьного садовника; двадцать лет назад, когда я ходил в школу, он носил тот же трехцветный твид. Мистер Джайлз осел на скамью У стенки и закрыл лицо руками. Всем здесь было несладко, но ему, похоже, приходилось тяжелее всех. Я к нему подошел.
– Мистер Джайлз? – сказал я, нежно кладя руку на его широкую спину. Рука ощутила молчаливые всхлипы, сотрясавшие его крупную фигуру. – Мистер Джайлз?
Он поднял голову. Он был другом моего отца и хорошо меня знал.
– Луи!
– С вами все в порядке?
– Ох, нет, нет, нет, нет, нет, не в порядке!
– Они вас избивали?
Он покачал головой.
– За что вас загребли?
– Мне не сказали.
Я кивнул. Все как всегда. Процедурой задержания, описанной в брошюрах Канцелярии Ее Величества, и не пахло – у Ллиноса были свои методы. Большинство народу сажали в холодную, держали там ночь и наутро выкидывали на улицу без всяких обвинений и бумажных формальностей. Это хорошо влияло на статистику раскрываемости.
– Но я-то знаю, что к чему, – сказал мистер Джайлз. – Все из-за этой собаки.
– Какой еще собаки?
– Там, в школе. Он собирается ее на меня повесить. Это же несправедливо.
Он опять уткнулся лицом в руки. Я первый раз видел мистера Джайлза в таком состоянии. Для человека, который просидел всю жизнь в сарайчике для инструментов в уголке стадиона при школе Св. Луддита, на ночь меняя свою мотыгу на дубинку сторожа, стойкость была образом жизни. Вероятно, он расчувствовался от выпитого.
– Так что там насчет собаки?
Он ответил, не отнимая ладоней от лица:
– Один из мальчишек Бронзини пришиб собаку миссис Морган, а обвиняют меня.
Начался новый приступ безмолвных всхлипов; я ласково потрепал его по плечу и отошел, оставив его наедине с болью.
Незадолго до завтрака Ллинос меня выпустил. Жмурясь от яркого утреннего солнца, я стоял на крыльце тюрьмы.
– Ты меня отпускаешь?
Он кивнул:
– Есть у тебя друзья в высших сферах.
– Вот так новость.
Он повернулся, чтобы зайти внутрь.
– Но такие, что я бы тебе не позавидовал.
Я сошел на тротуар.
– Слышь, топтун! – крикнул он мне вслед. Я остановился и обернулся. – Этот пацан, Бронзини… там убийство. Дело серьезное. Частным сыщикам соваться нечего, понял?
– Само собой.
– Если я застукаю, что ты там что-то разнюхиваешь, смотри, устроим тебе… поскользнешься на ступеньках участка.
Я ничего не ответил и пошел прочь. В городе на этих ступеньках поскользнулось жуткое количество людей.
– Кьеркегор или Хайдеггер, мистер Найт?
– Извините, Сослан, сдаюсь.
– Провожу неделю экзистенциализма; моя новейшая рекламная акция.
– Дайте-ка мне мятное с шоколадной крошкой и вафелькой абсурда.
– Сей секунд.
Соспановское фирменное: единственный легальный препарат против сарказмов аберистуитского полицейского.
Сослан подтолкнул деньги обратно.
Уже оплачено; вон тем джентльменом. – Он махнул черпаком для мороженого в сторону скамейки у лееров. Там восседал мужчина в белом кримпленовом костюме «сафари», ярко сверкавшем в лучах утреннего солнца. Это был Валентин из бутика, «переговорщик» Друидов. Я подошел.
– Миленький костюмчик.
Он поглядел на ткань рукава, словно увидел ее впервые.
– Катфефвенная материя, – прошепелявил он. – Вафли бы как-нибудь в магавин, я бы органивовал вам хорофую тфену.
– Если только соберусь на сафари – зайду.
– Прифядьте.
– Спасибо, я постою. Что вам надо?
Он помедлил, словно бы аккуратно взвешивая каждое слово.
– У ваф имеетфя… э… фкавем, «предмет», который интерефует мою органиватфию.
Я слизнул еще мороженого.
