ребят, так они все перемешались и такой подняли вой и лай вместе с Буреком. Так они и растаяли в тумане, повисшем над лугами.
Между тем в горнице, рассевшись у печки, хозяева вели беседу.
— Что такое у вас приключилось, — спросил гостя Слимак, — почему надумали вы избавиться от коровы?
— Видите, какое дело, — начал Гроховский, кладя руку ему на колено. — Корова эта не моя, а Магдина, ну, а жена давно меня точит: не хочу, говорит, держать чужую корову, своим, дескать, тесно в закуте. Я, конечно, не очень слушаю бабью болтовню, но тут как раз вышел случай: продают землю Комара, того, что спился и помер. А поле-то его приходится возле самой Магдиной полоски, вот я и думаю: надо продать корову и купить Магде морг земли. Ведь земля — это земля.
— Ох, правда, — вздохнул Слимак.
— То-то и оно. А как выйдут всякие льготы да наделы, девка наша получит больше, чем получила бы теперь.
— Это как же? — заинтересовался Слимак.
— Будут давать столько, сколько у кого уже есть. У меня, к примеру, двадцать пять моргов, мне и дадут двадцать пять. У вас сколько?
— Десять.
— Ну, и добавят десять. А Магде, если у нее будет два с половиной морга, дадут еще два с половиной.
— А верно это — насчет надела?
— Кто его знает? — ответил Гроховский. — Одни говорят — верно, а другие смеются. Я так думаю: дадут или не дадут, а все лучше купить девке лишний морг, раз выходит такой случай. Тем более и баба моя не хочет…
— А раз будут землю давать даром, жалко деньги бросать зря, — заметил Слимак.
— Это правильно, да деньги-то не мои, так у меня и рука не свербит. Но и то сказать: покупаю я не в имении, а у мужика. В имении я бы не спешил покупать, в таком деле всегда лучше выждать.
— А как же! — ответил Слимак. — Дурак поспешит, а умный погодит.
— И, не подумавши, ничего не станет делать.
— И, не подумавши, не сделает, — поддакнул Слимак.
В эту минуту появилась хозяйка с хромым Мацеком. Они прошли в боковушку и выдвинули на середину стол, выкрашенный в вишневый цвет. Возле него Мацек поставил два деревянных стула, а хозяйка зажгла керосиновую лампу без колпака и накрыла стол скатертью.
— Сюда пожалуйте, — пригласила Слимакова. — Юзек, веди-ка старосту. Здесь вам удобнее будет вечерять.
Мацек, ухмыляясь, неуклюже попятился за печку, пропуская в боковушку хозяев.
— Хороша горенка, — сказал Гроховский, оглядываясь по сторонам. — И святых у вас много висит по стенам, и кровать крашеная, и пол настлан, и цветы на окошке. Это, верно, ваших рук дело, кума?
— А то чьих же? — ответила довольная хозяйка. — Он все мотается — то в усадьбу, то в город, о доме и не заботится. Насилу я его заставила настлать пол хоть в боковушке. Сюда, кум, поближе к печке, садитесь, сделайте милость. Сейчас я подам ужин.
Повернувшись к печке, она налила две миски пшенной похлебки со шкварками. Ту, что поменьше, подала батраку, а большую поставила на накрытый стол перед гостем.
— Кушайте с богом, — сказала она Гроховскому, — если чего не хватает, скажите.
— А вы не сядете с нами? — спросил гость.
— Я поем напоследок, с детишками. Мацек, — обратилась она к батраку, — бери свою миску.
Мацек, все так же ухмыляясь, взял свою похлебку и уселся на лавке против входа в боковушку, чтобы видеть старосту и послушать, о чем люди говорят: очень он соскучился по беседе. С довольным видом он поставил миску на колени и сквозь клубы пара любовался на вишневый стол, за которым сидели хозяева, на белую скатерть и жестяные ложки, которыми они ели. Чадящая плошка казалась ему самым усовершенствованным прибором для освещения, а стулья со спинками — самой удобной мебелью. Вид старосты наполнял его сердце благоговением и гордостью. Еще бы — это же староста Гроховский возил его когда-то на жеребьевку и даже стоял у двери в самой канцелярии, в то время как рекруты мокли под дождем во дворе. И Гроховский же велел отвезти его в больницу, заверив, что выйдет он оттуда здоровым. А кто собирает подати? Кто впереди крестного хода несет большую хоругвь? Кто запевает в костеле во время вечерни: «Удостой меня восхвалять тебя, дево пресвятая»? Все Гроховский! И вот сейчас он, такой обыкновенный Мацек Овчаж, сидит с ним под одной кровлей!
А какая у него осанка! Как он развалился на стуле! Ноги вытянул, левой рукой уперся в бок, правой облокотился на стол, а голову откинул назад! Как ему, должно быть, покойно на этом стуле со спинкой!..
Мацек попробовал так же развалиться, но больно стукнулся о стену, которая с возмущением напомнила ему, что он-то не староста, а всего лишь убогий батрак. И, хотя спина у Мацека ныла от работы, он согнулся еще смиреннее, сконфуженно спрятав под лавку обе ноги — и перешибленную и здоровую — в одинаково рваных башмаках. Да и зачем ему разваливаться, когда в двух шагах от него сидели, развалясь, староста и хозяин? Им хорошо, и для Мацека этого было вполне достаточно; он нехотя принялся за свою похлебку, жадно прислушиваясь к разговору.
— А правду сказать староста, — начала хозяйка, — зачем вам тащиться с коровой в такую даль, к Гжибу?
— Да он хочет ее купить, — ответил Гроховский.
— Может, и мы купим.
— Так бы оно и следовало, — вмешался Слимак, — девка у нас, пускай бы была и ее корова.
— А ведь верно, Мацек, так бы оно и следовало? — повторила за мужем хозяйка, обращаясь к батраку.
— Ого-го! — засмеялся Мацек, причем горячая похлебка потекла у него по подбородку.
— Что правильно, то правильно, — вздохнул Гроховский. — Это и сам Гжиб так же рассудил бы: туда, дескать, и идти корове, где живет девка.
— Вот и продайте ее нам! — подхватил Слимак.
Гроховский опустил ложку на стол, а голову на грудь. С минуту он раздумывал, наконец произнес, словно покоряясь судьбе:
— Ну, так и быть! Раз уж вы решили, придется вам корову отдать, ничего не поделаешь. У кого девка, у того и корова — тут и толковать нечего.
— Только вы сбавьте хоть сколько-нибудь, — поспешила вставить хозяйка заискивающим тоном.
Староста снова призадумался.
— Видите дело-то какое, — проговорил он. — Кабы скотина была моя, я бы сбавил. А ведь это добро убогой сироты, что осталась без отца, без матери. Как я ее обижу? Вы, стало быть, дайте мне тридцать пять рублей бумажками да рубль серебром за повод, и пускай корова остается у вас.
— Уж очень деньги большие, — вздохнул Слимак.
— Но и корова — заглядение, — возразил староста.
— Деньги-то лежат себе в сундуке и есть не просят.
— Но и молока не дают.
— Ради этой коровы придется мне у пана луг заарендовать.
— Оно и выгоднее, чем покупать сено.
Наступило долгое молчание, неожиданно прерванное Слимаком:
— Ну, кум, говорите последнее слово…
— Я сказал: тридцать пять рублей бумажками да рубль серебром — и забирайте корову. Гжиб будет в обиде на меня, ничего не поделаешь, но вас-то я должен уважить. Девка у вас, пускай и корова у вас.
Хозяйка убрала со стола посуду и вышла в чулан. Через минуту она вернулась, неся бутылку водки, две рюмки, а на тарелке копченую колбасу и вилку с выломанным зубом.
— Будьте здоровы, кум, — сказал Слимак, наливая водку.
— Пейте с богом.
Выпили, затем молча принялись жевать сухую колбасу, отложив вилку на тарелку. При виде водки
