Мацеку стало до того приятно, что он даже потихоньку вздохнул. Потом сунул обе руки за пазуху и чуть заметно выдвинул ноги из-под лавки. Ему пришло в голову, что в эту минуту староста и хозяин, должно быть, очень счастливы, и он тоже почувствовал себя счастливым.
— Право, не знаю, как быть, — говорил Слимак, — брать ли корову или не брать? Цену вы заломили такую, что у меня всякая охота пропала.
Гроховский беспокойно заерзал на стуле.
— Кум, голубчик, — сказал он, — золотой мой, как мне быть: ведь добро-то сиротское. Магде я непременно должен купить землю, хоть того ради, что баба блажит.
— За морг с вас не возьмут тридцать пять рублей, земля теперь дешевая.
— Стала дорожать. В нашей волости хотят какую-то новую дорогу прокладывать, так немцы скупают землю.
— Немцы? — повторил Слимак. — Да они уже купили Вульку.
— Что ж, продадут ее другим немцам, а сами перейдут поближе к нам.
— Были у меня нынче в поле два немца и все что-то выспрашивали, да я не понял, чего им надо, — сказал Слимак.
— Вот видите! Сюда норовят залезть. А стоит осесть одному, как за ним потянутся другие, словно муравьи на мед, — вот земля и дорожает.
— Да они знают ли крестьянскую работу?
— Еще как знают!.. Барышей-то немец больше получит, чем мужик, хоть он тут и родился, — ответил Гроховский.
— Чудно!
— Ого!.. Немцы — они умные. Они скота много держат, клевер сеют, а зимой ремеслом промышляют. Нет, мужику против них не устоять.
— Любопытно бы знать, какой они веры. Говорят они между собой, как евреи.
— Вера у них получше еврейской, — сказал староста, подумав, — но не то что католическая, куда там! Костел у них такой же, как у нас, с органом и скамейками. Только ксендз у них женатый и ходит в сюртуке, а в главном алтаре, где место богу-отцу, у них стоит один распятый Христос, как у нас на паперти.
— Стало быть, вера их хуже нашей.
— Хуже, — подтвердил Гроховский, — они и царице небесной не молятся.
— Ох, царица небесная! — прошептала хозяйка.
Слимак и Гроховский набожно вздохнули, а Мацек перекрестился.
— Как их еще господь бог милует! — заметил Слимак. — Пейте, кум.
— За ваше здоровье. А что ж господу их не миловать, раз у них скота много? Скот — он всему основа!
Слимак задумался и вдруг хлопнул ладонью по столу.
— Кум, староста! — воскликнул он с воодушевлением. — Продайте мне корову!
— Продам! — ответил Гроховский и тоже хлопнул по столу ладонью.
— Даю вам… тридцать… один рубль… ей-богу, только по дружбе.
Гроховский обнял его.
— Кум, дайте мне тридцать… ну, хоть тридцать четыре рубля бумажками да рубль серебром за повод.
В горницу осторожно скользнули набегавшиеся вволю ребята. Хозяйка налила им похлебки и отвела в дальний угол, велев сидеть смирно. Они и в самом деле все время сидели смирно, только Стасек один раз свалился с лавки, а Ендрек получил от матери тумака. Зато Магда притаилась, как мышка, а вздремнувшему Мацеку привиделось во сне, будто он сидит в боковушке на стуле со спинкой и пьет водку. Батрак чувствовал, как водка ударила ему в голову, как, захмелев, он развалился не хуже Слимака и во что бы то ни стало хотел поцеловать старосту!.. Вдруг он вздрогнул и, смущенный, очнулся.
Из боковушки доносился запах водки, чадила догорающая плошка. Слимак и Гроховский сидели рядышком.
— Кум… староста… — говорил Слимак, стуча кулаком по столу. — Я дам тебе, сколько ты пожелаешь, говори, стало быть… последнее слово. Твое слово для меня дороже денег, потому что ты голова. На всю волость ты один голова. Старшина — он свинья. Для меня ты старшина, да какой там старшина, ты лучше самого комиссара, потому что ты — голова… Один ты голова на всю волость, убей меня гром!
Они обнялись, и Гроховский заплакал.
— Юзек!.. Брат!.. — говорил он, — не зови меня старостой, зови братом, потому что я тебе брат и ты мне брат…
— Войцех… староста… Говори, сколько хочешь за корову?.. Я столько и дам, кишки из себя вымотаю, а дам.
— Тридцать пять рублей бумажками да рубль серебром за повод.
— Господи помилуй! — ахнула хозяйка. — Да ведь вы только что отдавали корову за тридцать три рубля?
Гроховский поднял мокрые от слез глаза сперва на нее, потом на Слимака.
— Отдавал? — спросил он. — Юзек, брат, отдавал я тебе корову за тридцать три рубля?.. Ладно! Отдаю… Бери… Пусть сирота погибает, зато уж у тебя, брат, корова будет что надо.
Слимак еще сильней стукнул кулаком по столу.
— Как, чтобы я сироту обидел?.. Не желаю!.. Даю тридцать пять рублей и рубль за повод.
— Что ты болтаешь, дурень? — урезонивала его жена.
— Не дури, — поддержал ее Гроховский. — Ты меня так угостил, так употчевал, что тебе я отдам корову за тридцать три рубля. Аминь, вот мое последнее слово.
— Не желаю!.. — орал Слимак. — Я не еврей и за угощение не беру.
— Юзек!.. — уговаривала его жена.
— Пошла вон! — крикнул Слимак, с трудом поднимаясь со стула. — Я тебе покажу, как мешаться в мои дела…
И вдруг упал в объятия плачущего навзрыд Гроховского.
— Тридцать пять рублей бумажками и рубль серебром за повод! — кричал он.
— Чтоб мне из пекла не вылезть, не возьму! Тридцать три, — всхлипывал Гроховский.
— Юзек! — унимала Слимака жена. — Да уважь ты гостя… Ведь он постарше тебя, он староста, его тут воля, а не твоя… Мацек, — обратилась она к батраку, — ну-ка помоги мне отвести их в ригу.
— Сам пойду!.. — заревел Слимак.
— Тридцать три рубля, — стонал Гроховский. — Хоть ты убей меня, разруби на мелкие кусочки, ни гроша больше не возьму… Иуда я, пес поганый, хотел тебя надуть, как немец, для того и говорил, будто веду корову к Гжибу… А я к тебе ее вел, потому что ты мне брат…
Обнявшись, они вышли из боковушки, но сразу же ткнулись в окно. И только когда Мацек отворил им дверь в сени, они — после нескольких более или менее удачных попыток — все-таки попали во двор.
Хозяйка зажгла фонарь и достала из клети рядно и подушку, чтобы постелить Гроховскому в риге. Проходя по двору, она увидела странную сцену: Слимак, лежа на навозной куче, убеждал Гроховского лечь спать, а староста опустился подле него на колени и, вытирая слезы полой зипуна, читал молитвы. Над ними с озабоченным видом стоял батрак.
— Верно, вы чего-то крепкою им дали, — сказал он хозяйке.
— Бутылку очищенной выпили.
— Ого-го!..
— Ну, вставай, пропойца! — прикрикнула она на мужа.
— Не встану! — рассердился Слимак. — А ты, баба, убирайся, пока цела! Покомандовала — и хватит… Я тут теперь хозяин. Я корову купил, я у пана луг арендую…
— Поднимайся, Юзек, — говорила хозяйка, — не то, смотри, водой окачу.
— Я тебя окачу, вот только возьму кнут!.. — ответил Слимак.
Гроховский бросился ему на грудь и стал его целовать.
— Вставай, брат, — молил он, — не озорничай, не то нам обоим будет худо.
Батрак только диву давался, видя, как водка меняет людей. Староста, слывший на всю волость суровым
