аршин проглотила. Надменно кивнув начальнице головой, панна Говард спросила контральто:
— Вы хотели меня видеть, сударыня? — Она произнесла эти слова так, точно хотела сказать: «Кому надо меня видеть, тот мог бы и сам ко мне прийти».
Пани Ляттер усадила учительницу на диван, сама села в кресло и, сжимая длинные руки панны Говард, задушевно сказала:
— Я хотела поговорить с вами, панна Клара. Но прежде всего, прошу вас, не думайте, что я хочу вас обидеть…
— Я и мысли такой не допускаю, чтобы кто-нибудь имел право обидеть меня, — проговорила панна Говард, высвободив свои руки, которые в эту минуту стали влажными и холодными.
— Я очень ценю ваши способности, панна Клара… — продолжала пани Ляттер, глядя в белесые глаза учительницы, у которой на лбу обозначилась морщина. — Я восхищаюсь вашими познаниями, вашей работой, добросовестностью.
Розовое лицо панны Говард начало хмуриться.
— Я ценю ваш характер, знаю, какие жертвы вы приносите ради общего блага…
Лицо панны Говард еще больше нахмурилось.
— Я с удовольствием читаю ваши замечательные статьи…
Словно целый сноп солнечных лучей озарил в эту минуту лицо панны Клары, разорвав тучу, чреватую громом.
— Я не во всем с вами согласна, — продолжала пани Ляттер, — но много размышляю над вашими статьями…
Лицо панны Говард совсем прояснилось.
— Бороться с предрассудками трудно, — сияя, ответила учительница, — но я считаю своей величайшей победой, если читатели хотя бы только задумываются над моими статьями.
— Значит, мы понимаем друг друга, панна Клара?
— Безусловно.
— А теперь позвольте мне сделать вам одно замечание, — сказала начальница.
— Пожалуйста…
— Так вот, панна Клара, ради того дела, которому вы себя посвятили, будьте осторожнее в разговорах с ученицами, особенно не очень развитыми, и… с их матерями.
— Вы полагаете, что мне грозит какая-то опасность? — воскликнула панна Говард густым контральто. — Я ко всему готова!
— Я понимаю, но не готовы же вы к тому, что кто-то станет извращать ваши мысли. У меня только что была особа, с которой вы наверху беседовали о независимости женщин.
— Уж не пивоварка ли Коркович? Провинциальная гусыня! — с пренебрежением прервала начальницу панна Говард.
— Видите ли, в вашем положении вы можете относиться к ней с пренебрежением, а я вынуждена с нею считаться. Знаете, как она использовала беседу о независимости женщин? Она желает, чтобы ее девочки учились рисовать пастелью и играть на цитре, а главное, чтобы они поскорее вышли замуж.
Панна Говард подскочила на диване.
— Я таких мыслей ей не внушала! — воскликнула она. — В статье о воспитании наших женщин я решительно протестую против обязательного обучения наших девушек игре на фортепьяно, рисованию, даже танцам, если у них нет к этому способностей или склонности. А в статье о призвании женщины я заклеймила тех кукол, которые мечтают только о том, чтобы сделать партию. Я с этой дамой вовсе не говорила о том, какими должны быть женщины, а только о том, как они воспитываются в Англии. Там женщина получает такое же образование, как и мужчина: она учится латыни, гимнастике, верховой езде. Там женщина ходит одна по улице, совершает путешествия. Там женщина свободна, и ее уважают.
— Вы знаете Англию? — спросила вдруг пани Ляттер.
— Я много читала об этой стране.
— А мне пришлось там побывать, — прервала ее пани Ляттер, — и, уверяю вас, воспитание англичанок представляется нам совсем не таким, как оно есть на самом деле. Поверите ли, девочек там, например, иногда секут розгами!
— Но они ездят верхом.
— Ездят, как и у нас, те, у кого есть лошади или деньги на лошадей.
— Значит, девочек можно обучать верховой езде и гимнастике, — решительно заявила панна Говард.
— Можно, но в пансионе нельзя открывать школу верховой езды.
— Да, но можно открыть гимнастический зал, можно преподавать бухгалтерию, учить ремеслам, — нетерпеливо возразила панна Говард.
— А если родители этого не хотят, если они желают только, чтобы девочки учились рисованию или танцевали с молодыми людьми?
— Невежественные родители не могут определять программу воспитания своих детей. Для общественных реформ существуют научные учреждения.
— А если в результате реформы сократятся доходы учебных заведений? — спросила пани Ляттер.
— Тогда руководительницы учебных заведений, вдохновленные сознанием своего общественного долга, должны пойти на жертвы.
Пани Ляттер потерла рукою лоб.
— Вы думаете, что любая начальница пансиона может пойти на жертвы, что любая начальница располагает средствами?
— Кто не располагает средствами, должен уступить тем, у кого они есть, — ответила панна Говард.
— Ах, вот как! — протянула пани Ляттер, снова потирая лоб. — Голова болит, дел сегодня было пропасть… Итак, панна Малиновская твердо решила открыть пансион?
— Она предпочла бы стать сотоварищем в каком-нибудь известном деле, и я уговариваю ее побеседовать с вами.
Лицо пани Ляттер покрылось ярким румянцем. У нее промелькнула мысль, что такое объединение могло бы стать для пансиона якорем спасения, но, возможно, привело бы к окончательному крушению. Сотоварища пришлось бы посвятить в финансовые дела, он имел бы право спрашивать отчета за каждый рубль, который она тратит на Казика.
— Я не буду сотоварищем панны Малиновской, — сказала пани Ляттер, опуская глаза.
— Жаль! — сухо ответила учительница.
— А вы, панна Клара, будете осторожнее в разговорах с ученицами и… их матерями?
Панна Говард поднялась с дивана.
— Только я несу ответственность за свою неосторожность, — отрезала она, — и я не подумаю отказываться от моих убеждений…
— Даже если я из-за этого потеряю пансионерок, которых мать желает поместить в более дешевый и передовой пансион? — медленно и раздельно произнесла пани Ляттер.
— Даже если мне самой придется потерять у вас службу! — также раздельно произнесла панна Говард. — Я принадлежу к числу тех, кто ради личных выгод не жертвует ни идеей, ни гражданским долгом.
— Чего же вы в конце концов хотите?
— Я хочу сделать женщину самостоятельной, хочу воспитать ее для борьбы с жизнью, хочу, наконец, свергнуть с нее бремя зависимости от мужчин, которых я презираю! — говорила учительница, и ее белесые глаза пылали холодным огнем. — Если же вы полагаете, что я у вас лишняя, что ж, я с нового года могу уйти. Вам мои взгляды приносят вред или просто вас раздражают, а меня мучит эта необходимость считаться с каждым словом, бороться с рутиной, с самой собою.
Панна Говард церемонно поклонилась и вышла, шире, чем обычно, вытягивая шаг.
— Истеричка! — прошептала пани Ляттер, снова сжимая руками лоб.
«Хочет ввести обучение бухгалтерии, ремеслам, в то время как родители желают, чтобы дочки рисовали пастелью и поскорее выходили замуж! И я ради подобных опытов должна жертвовать своими детьми?» — думала пани Ляттер.
