Додо рассмеялась и взяла его руку в свою.
— Множество худших. Ты знаешь, я никогда не предполагала, что во мне есть материнский инстинкт, но теперь, правда, несколько поздно, я вдруг почувствовала, что он во мне живет. Серьезно, милый. Как только ты сказал, вернее, намекнул на то, что Монти Ривс хочет жениться на Бит, я поняла это. Во всяком случае, я испытала чувство старой обиды за Бит. Странно, но это так. И мне кажется, что именно это чувство можно назвать материнским инстинктом. Как бы то ни было, мне очень хочется, чтобы Сильвия получила только самое лучшее в жизни, а Монти, в сравнении с ней, кажется второсортным.
Я хочу — это звучит, как парадокс, — чтобы жизнь Сильвии была той настоящей порядочной жизнью, к которой мы с тобой никогда не стремились и, конечно, не будем стремиться. Но, может быть, во мне говорит кровь моих предков и заставляет меня мечтать о такой жизни для моей дочери. Мне бы хотелось, чтобы Сильвия вышла замуж за человека вроде О'Дайля (у него препротивная жена, но он сам очень симпатичный), у которого нет многих стремлений, но те, что есть, — вполне порядочные, — у которого есть семья, обязанности, чувство ответственности и определенное, прочное положение в обществе. Жена такого человека будет всеми встречена с распростертыми объятиями. Он будет любить и баловать ее. Как тебе нравятся мои мечты?
Лицо Маркуса прояснилось, он обнял Додо и крепко поцеловал ее.
— Я чувствую себя полным ничтожеством по сравнению с тобой, — сказал он. — Я убежден, что и в данном случае ты, как и всегда, права. Я боюсь, что сам виноват во всем. Понимаешь, это произошло тогда, когда мы нуждались в деньгах. Монти помог мне, назвав имена лошадей, и я выиграл тогда очень крупную сумму. Чтобы отблагодарить его за это, я пригласил его к нам, а он, по-видимому, этого только и добивался. Но и мне хочется, чтобы девочке досталось только хорошее, и мы должны постараться сделать все возможное, чтобы достичь этого. Хуже всего то, что с тех пор, как этот идиот Пелерет попал в Травеллер- Клуб, мы не имеем доступа в английское общество. Однако мне кажется, что все как-нибудь обойдется. Как ты насчет пинты «14» — конечно, только для того, чтобы придать себе бодрости?
Их лозунг — «как-нибудь обойдется» — служил им всегда отличной поддержкой. На этот раз Маркус был, к сожалению, прав: скандал за картами с Пелеретом навсегда лишил их возможности бывать в английском обществе, и поэтому Сильвия не встречалась с такого рода людьми, которых она лично считала порядочными. Некоторое время спустя Монти снова появился в доме Маркуса. Он опять сообщил ему клички лошадей, снабдил его полезными советами и повез Сильвию в Версаль.
На этот раз он не предложил никаких подарков.
— Бит, милая, послушайте… Вы должны знать, что я вас люблю… — глухо сказал он и, до боли крепко сжав ее руку, заставил посмотреть на него. Сильвия заметила, что он очень бледен и что его губы дрожат. Несмотря на это, он твердым голосом настойчиво продолжал:
— Конечно, я не хочу… я не требую ответа сейчас… вы еще слишком молоды… но именно потому, что вы так молоды и прекрасны, именно поэтому я должен сказать вам… я хочу быть первым… понимаете? Бит, я люблю вас и буду всегда любить. Если бы вы хоть иногда, изредка вспоминали об этом, старались хоть немного привыкнуть ко мне… Я буду делать все, что вы захотите, я достаточно богат и могу оставить бега, если вам это занятие не нравится… Мы будем жить там, где вы скажете… Я никогда не хотел жениться ни на ком, кроме вас, но вы, вы одна… Бит, если вы когда-нибудь почувствуете, что можете стать моей женой… я сделаю для вас все, что в моих силах; вы будете жить, как королева, вы сумеете делать со мной все, что захотите… Клянусь вам в этом, Бит! А теперь, деточка, поедем домой.
Сильвия не передала этого разговора родителям, но долго и много думала о словах Монти. Он вернулся, когда ей было семнадцать с половиной лет, и сделал ей формальное предложение. Она мягко, но решительно отказала ему.
Монти вполне спокойно отнесся к этому.
— Отлично. Я и не рассчитывал, что вы уже теперь согласитесь! — сказал он. — Но знайте, Бит, я буду ждать.
Он уехал в Нью-Йорк, где у него были какие-то дела.
Сильвия знала, что он Хотел поцеловать ее, но она чувствовала, что не может ему позволить этого. В тот день, когда на холме, напоенном солнцем, Родди поцеловал ее, она испытала глубокую радость от сознания, что до него никто никогда не прикасался к ней.
Она мечтала о Родди, сидя у открытого окна в своей комнате, когда Маркус, войдя к Додо, сказал:
— Подумай только, тот паренек — брат лорда Рентона.
— По-моему, это не должно поднять его в твоих глазах, — возразила Додо и рассмеялась.
Маркус улыбнулся и поцеловал ее.
— Конечно, нет, дорогая ты моя насмешница! Но факт остается фактом: он брат лорда Рентона и, кроме того, очень влюблен в Бит, а она в него. У девочки такой вид, словно она живет во сне.
Додо резко обернулась и серьезно взглянула на Маркуса.
— Ты уверен, что между ними что-то есть? Я бы очень хотела, чтобы это оказалось правдой. Знаешь, милый, Сильвия становится для меня загадкой — она… — Додо замолчала и посмотрела на Маркуса, который рассеянно вертел на пальце кольцо с печаткой. — Я боюсь, что ты сочтешь меня ужасно бессердечной, если я тебе скажу откровенно то, что думаю. Ты и я — мы значили всегда слишком много друг для друга, и поэтому Бит всегда была на заднем плане — для меня, по крайней мере… Ты, конечно, понимаешь, что я хочу сказать… Слава Богу, в разговоре с тобой мне не нужно ставить точки над Бит никогда не имела — вернее, я никогда не доставляла ей — тех удобств, которые в общежитии зовутся материнскими заботами и истолковываются многими женщинами, как наблюдение за ребенком, подчас такое же строгое, как полицейский надзор, и сводится к постоянным хлопотам и неприятностям. Видит Бог, что в этом смысле Сильвия росла на свободе… Я откровенно сознаюсь, что никогда не была хорошей матерью. — Она прижалась щекой к руке Маркуса. — Но у меня не было для этого времени, дорогой. Ты поглощал все мое внимание… Впрочем, это к делу не относится. Ты знаешь, что между мною и Сильвией никогда не было той искренней симпатии, которая обычно, как мне кажется, существует между матерью и дочерью. Я лично не любила свою мать, — может быть, поэтому я не сумела внушить это чувство Сильвии. Как бы то ни было, факт налицо. А теперь, после всей этой длинной диссертации на высоконравственные темы, я подхожу к главному.
Она поднялась и остановилась около мужа, теребя отвороты его пиджака.
— Маркус, ты сейчас услышишь то, в чем многие женщины ни за что бы не признались даже тому, в чьей любви они уверены. Я… Сильвия мешает мне… Меня начинает тяготить ее красота…
Ее глаза наполнились слезами.
— Сорок лет и — восемнадцать, дорогой, подумай об этом. Будь снисходителен ко мне. Так трудно сохранять спокойствие и жить, когда рядом — такой резкий контраст и все говорит в пользу Сильвии. Я не могу совладать с собой. Теперь я тебе рассказала все. И если этот человек — Рентон — хоть немного подходит, и мы сумеем устроить их брак, это было бы для меня огромным облегчением.
Маркус с любопытством посмотрел на жену. В первый раз за все долгие годы их совместной жизни он почувствовал неприязнь к ней. Было очень странно и непонятно, чтобы мать могла питать такие чувства и говорить так о своем ребенке… Но в следующее мгновение безграничная, ни на чем не основанная снисходительность вернулась к нему: бедная Додо! Это ужасно — испытать такое чувство. Как ей тяжело, должно быть…
Безотносительно ко всему этому, было бы очень хорошо, если бы они могли завязать знакомство с молодым Рентоном… Для девочки это была бы блестящая партия…
Он посмотрел на жену, которая поправляла волосы у зеркала, и, положив ей руки на плечи, сказал с непоколебимой уверенностью:
— Ты лучше всех, Додо! Нет никого, кто бы мог сравниться с тобой. Это сущая правда. Но, поверь мне, я понимаю все, что тебя мучит. Что же касается данного случая, то если бы нам удалось это дело — это было бы вообще огромным счастьем, даже не так для нас, как для Сильвии.
Он поцеловал Додо.
— Я принесу немного вина, и мы выпьем за счастливое будущее.
— Ты неисправимый оптимист, — воскликнула Додо, улыбаясь.
Он ушел, и скоро звук его легких шагов замер в отдалении. Додо еще долго неподвижно сидела перед зеркалом, внимательно разглядывая себя.
