Похоронили его, как он и хотел, под плакучими ивами у дома Балькомбов в Долине Герани. К могиле был приставлен часовой.
Разгорелся яростный спор: что написать на плите? 'Наполеон', как пишут о государях (так требовали мы), или 'Наполеон Бонапарт', как пишут о подданных (так требовал губернатор). И плита осталась безымянной...'
Маршан уехал, и теперь, в одиночестве, я могу записать диспозицию последней битвы, которую выиграл император. Только теперь я до конца понял ее. Записываю для потомков.
Итак, он решил заманить врага в ловушку. Он осознанно сдался англичанам, зная, что мстительные глупцы непременно наденут на него столь желанную им корону страдальца. В этом терновом венце ему легко было сформировать новую армию - легенду о благородном сыне великой Революции. И он отправил эту армию в поход на Европу... то есть отослал меня с рукописью...
После чего жизнь более не имела для него цены. Путь был завершен. Он все объяснил миру. А доживать на покое - невозможно для Александра Македонского. Оставался финал. Нужно было доиграть до конца - запачкать своей кровью руки врагов, сделать англичан коварными убийцами. И он повелел 'верному псу Киприани' ежедневно травить себя мышьяком...
Так он победил. Победил, как всегда, в последний миг боя. И хотя в сонм бессмертных ему не удалось войти владыкой величайшей империи, он вошел в него куда более прочно - гением и страдальцем. Отныне его поражения были забыты - остались только победы. И, прочтя мой 'Мемориал Святой Елены', его старый враг Шатобриан вынужден был написать: 'Это Карл Великий и Александр Македонский, какими их изображали древние эпопеи... Этот фантастический герой и пребудет теперь единственно реальным'.
Впрочем, когда Бертран (я часто с ним вижусь теперь) прочел мою 'диспозицию последней битвы императора', он сказал: 'Все верно... кроме конца. Я не верю, что он приказал травить себя. Нет, это Киприани сам решил избавить императора от ничтожной жизни в корсиканском стиле - смертью... Император это понял... И простил его'.
Думаю, Бертран не прав. Слишком часто император искал смерти в бою. А для него это был бой. Последний бой... Да и Киприани... как положено верному псу, мог действовать только по приказу хозяина!
Хотя, как говорится в романах госпожи Жорж Санд, 'тайну знает только могила'.
Предсказания императора оказались так же точны, как планы его сражений. Через девять лет после его смерти Бурбоны сгнили на троне, и Филипп Орлеанский, потомок 'герцога Равенство', решил стать преемником Революции и ее императора. И Вандомская колонна, увенчанная фигурой 'маленького капрала', вернулась на свое место... Мне рассказали: мать императора жила тогда в Риме. И гордая Летиция, узнав о возврате колонны - ослепшая, парализованная! - поднялась с кресла! И, глядя вдаль невидящими глазами, громко объявила: 'Император вернулся в Париж!' Она не дожила каких-то четырех лет до полного торжества, когда ее слова стали буквальны... Дожил я.
Дней моих на земле осталось немного, восемьдесят лет - не шутка! Подводя итоги, могу сказать: мы славно потрудились с императором. Вся мыслящая Европа, которая когда-то не могла ему простить короны, теперь была у его ног. Чего только не наговорили о нем: 'Последний античный герой... Наш жалкий мир лавочников не вынес ослепляющего кошмара его побед...' И теперь, накануне встречи с Господом, я часто думаю: не согрешил ли я, написав его апологию? И о чем была его история? О воинской славе? О великом полководце? Но сколько их было за тысячи лет - Александр Македонский, Цезарь, Ганнибал, Аттила... А сколько их было до них?.. Но все они канули в Лету. Тогда о чем?..
И я вспомнил Святую Елену... Я вхожу в его кабинет, он сидит в темноте. В руках у него Библия.
- Послушайте, это из пророка Исайи, - говорит он. - 'Видящие тебя всматриваются в тебя, размышляют о тебе: тот ли это человек, который колебал землю, потрясал царства?..' Да, - сказал он, привычно прочитав мои мысли, это была всего лишь история о гибели очередного Вавилона, который из века в век строят великие правители... - И, помолчав, прибавил (точнее, повторил) из темноты слова Папы: - Все великие полководцы собирали великие армии, чтобы железом и кровью завоевать мир, но тщетно. И только Спаситель, безо всяких армий, со своего Креста завоевал целый свет одною Любовью.
И я услышал его смех.
ПРИЛОЖЕНИЕ
Из архива Шатобриана
(письмо издателю)
Я купил рукопись Лас-Каза перед самым отъездом в Женеву в сентябре 1832 года. Основной текст рукописи написан, видимо, в 1815 году. Но много позднее автором были сделаны многочисленные вставки в этот текст другими чернилами. Думаю, их следует набрать курсивом.
P.S. Вчера читал рукопись маленькому Гийому, племяннику барона О. Ему 14 лет, он родился после смерти Бонапарта, и все великие имена, столь недавно будоражившие воображение века, ему уже неизвестны. Они для него столь же далеки, как герои Гомера. Sic transit gloria mundi! А что будет еще через десяток лет? Поэтому выслал с нарочным самые краткие (ибо ненавижу, когда прерывают чтение) примечания.
Из дневника Шатобриана
2 3 с е н т я б р я 1 8 3 2 г о д а. Ж е н е в а.
Бонапарт преследует меня. Сегодня проснулся посреди ночи. И несмотря на темноту ясно увидел большие бронзовые часы, висевшие высоко на стене почти под потолком. Они странно светились. Было три пятнадцать... И над часами из тьмы медленно выступала крупная голова... Я не мог пошевелиться. Ужас парализовал меня. Я видел, как голова отошла от стены и поплыла над постелью, я различал закрытые глаза и прядь на лбу... Голова пересекла комнату и столь же медленно уплыла в стену...
Я поднялся, зажег свет... я был мокрый от пота... и первое, что увидел на столе, - рукопись Лас-Каза!
В Женеве меня дожидались Жюльетта (мадам Рекамье) и барон О., весьма близко знавший Бонапарта. И я дал им прочесть загадочное сочинение.
Сегодня утром мы с мадам отправились в замок Кноппе. Здесь жила в изгнании Жермена (наша великая подруга мадам де Сталь, высланная сюда Бонапартом). Здесь же, в рощице, ее могила...
Барон О. обещал присоединиться к нам в замке.
Нам открыли ворота. Тишину безлюдных комнат нарушал только звук наших шагов... Тени возвращались. Я понимал, о чем думает сейчас Жюльетта... мы прожили слишком долго бок о бок... так что у нас не осталось несхожих воспоминаний. И нам обоим казалось, что наша подруга вот-вот выйдет из комнаты, сядет за пианино и, сыграв любимого Рамо, присоединится к нашей беседе.
Мы остановились в гостиной у окна. Я начал издалека:
- Итак, милая Жюльетта, вы прочли рукопись. То, о чем я сейчас вам расскажу, особенно странно прозвучит в этих стенах, где бродит тень Жермены... Как все мистично!.. Вы, конечно, помните эти упорные слухи, о которых так любила рассказывать Жермена: будто у Бонапарта был двойник. С таким же высоким голосом, который забавно пародировали шутники в ее салоне...
Сапфировые глаза моей подруги загорелись.
- Да, меня преследует сумасшедшая мысль: мне кажется, что эта загадочная рукопись полна намеков... именно на этого двойника! Начнем с того, что Лас-Каз упорно называет своего собеседника 'император', будто избегает имени 'Наполеон'. И далее. Вы помните, как в салоне рассказывали, будто двойник был не только рядом с Бонапартом в сражениях, но и подменял его в опаснейшие моменты боя? И часто двойник, получив свою пулю, отлеживался в палатке, покуда наш 'неуязвимый' продолжал руководить сражением... Не потому ли в рукописи на теле мертвого 'императора' находят так много неизвестных ран!.. Или этот 'член, как у ребенка', о котором упорно пишет Лас-Каз. Я знал не одну пассию Наполеона. И все они с удовольствием сплетничали о своих любовных историях, но никто не упоминал об этом. Хотя не стеснялись рассказывать (как положено французским актрисам) много подробностей.
Она посмотрела на меня с испугом.
- Вы хотите сказать?.. - Она замолчала.
В окно был виден осенний парк и слышен шум воды, вращающей колесо мельницы. 'Колесо времени начало вращаться обратно'.
- Я предложу вам вариант несколько банальный, но я не могу придумать ничего иного. Итак, после
