Душа покинула меня. Она хотела спрятаться от требовательных глаз, которые встретили нас, когда катер поднимали на борт. Люди в белых халатах стояли у поручней и со всем вниманием старались определить, кому следует оказывать помощь в первую очередь. Я вздрогнул от оценивающего взгляда, когда совершенно неожиданно доктор, стоявший в центре, показал на меня и проговорил:
— Вот этого давайте немедленно вниз.
Меня подхватили, раздели донага и понесли вниз по трапу, внесли в какую-то комнату, положили на стол и снова воткнули в руку иглу. В мое иссушенное тело потекла жидкость, а с ней и тепло возвращающегося самоуважения. Стыд исчез в тот самый момент, когда указующий перст выбрал меня. Я действительно был ранен. И мне была необходима срочная помощь. Сам о том не подозревая, доктор вернул мне душу.
Итак, война для меня закончилась.
Из операционной меня перенесли на койку, и через три дня ко мне вернулась речь и способность ходить.
Каждый день в течение недели я поднимался по трапу на палубу и подолгу смотрел на Пелелиу, который находился примерно в миле от судна. Там продолжались бои. До нас доносился грохот взрывов. Хребет Чертова Носа возвышался, как гора над изрытой оспинами лунной поверхностью.
Каждый день приходили новости, но они были безрадостными. Да, мы побеждали, но какой ценой?
Резерфорда убили. Я узнал это от его товарища, тощего коротышки, который приходил ко мне вместе с ним за пистолетом. Этот товарищ тоже получил ранение — в руку. Он рассказал мне, что снаряд попал прямо в Резерфорда и разорвал его на куски.
Резерфорд тогда сказал: «Увидимся дома». Но теперь мне предстояло отправиться домой одному. Да покоится он с миром.
И Белый Человек был убит. Он погиб в первую же ночь во время чудовищного обстрела. Он, быть может, и был фанатиком, но умер, глядя в лицо врагу. Да покоится он с миром.
И Артист тоже. Он был убит трусливой рукой. Возвращаясь в одиночестве с ночного патрулирования, он перепрыгнул через колючую проволоку, огораживающую КП, и был застрелен ординарцем майора, жалким трусом, которому даже не хватило храбрости до выстрела спросить пароль. И теперь Артист, храбрый человек, мертв. Да покоится он с миром.
Трое из нашей группы, кому мы не спели мрачную серенаду смерти на Павуву — Либерал, Белый Человек и Артист, — теперь были мертвы.
Это была настоящая бойня. Потери в других батальонах тоже были очень большими. Капитан Дредноут был убит пулей снайпера (сопротивление блокгауза в конце концов было сломлено прямым обстрелом линкора «Миссисипи»), от его роты остались жалкие остатки. В сражениях принимали участие и другие парни, о которых я не упомянул в этой книге, — к слову не пришлось. Но это были тоже мои друзья, чьи лица я не забыл и чья отвага и самопожертвование внесли немалый духовный вклад в развитие нашей нации. Они погибали, сражаясь на этом затерянном в океане коралловом атолле, который противник никак не желал выпускать из своих цепких рук. Да покоятся они с миром.
Корабли уходили от острова. Сражение было выиграно. Японцы на Пелелиу были уничтожены. А ведь их там было десять тысяч. Мой полк — 1-й полк морской пехоты — «зализывал раны» на берегу. От моего батальона — 1500 человек — осталось всего лишь двадцать восемь бойцов, способных держать в руках оружие, когда поступил приказ начать последнее наступление на изрезанном бесчисленными ячейками пещер и фортификационных сооружений Хребте Чертова Носа. Иначе говоря, за крошечный осколок коралла, именуемый островом Пелелиу, было заплачено очень высокой ценой. Когда поступил приказ, двадцать восемь человек встали из своих окопов, словно тени из гробниц, и пошли в атаку. Причем именно пошли — бежать они уже не могли — и волочили за собой оружие. Но они были морскими пехотинцами, они подчинились приказу и атаковали. Их вывезли с передовой в полубессознательном состоянии.
Корабли уходили от острова. Тяжелораненых должны были переправить с нашего госпитального судна на прекрасно оборудованный плавучий госпиталь, который отправится прямо в Штаты Среди тех, кому была суждена именно такая судьба, был Солдат, которого я обнаружил на третьем или четвертом уровне под палубами. Он лежал на своей койке, очень страдая от страшных ран. Было душно. Я набрал в каску воды, чтобы смочить ему лицо, а потом привел к несчастному доктора. Тот сделал укол, облегчивший боль, и приказал сделать перевязку. Мне было очень грустно расставаться с Солдатом, но я воспрянул духом, увидев, что среди легко раненных, переведенных на наше судно, присутствует Бегун.
У Бегуна в руке все еще оставалась японская пуля, чем он чрезвычайно гордился. Увидев меня, он первым делом снял бинт и продемонстрировал мне рапу.
— Это обеспечит мне много бесплатной выпивки дома в Буффало, — хихикнул он.
Его хорошее настроение успокаивало, казалось гарантией того, что остальные наши тоже в порядке. Но я, конечно, задал вопрос:
— Ты знаешь, что с Хохотуном и Здоровяком? Как у них дела?
— Думаю, что нормально. Хотя Хохотуна довольно сильно зацепило. Здоровяка тоже ранило, но легко. Он продержался до шестого дня. А меня и Хохотуна ранило на четвертый.
— Вместе?
— Не совсем, но почти. Я расскажу. — Его физиономия сразу стала грустной, а в темных глазах зажегся огонек сострадания. — Помнишь того парня из Техаса, прибывшего на замену? Такой приятный, воспитанный паренек. Ты, наверное, не знаешь, но, оказывается, он уже потерял на войне двух братьев. И он очень боялся смерти, то есть не сам боялся умереть, а считал, что его мать не переживет гибель последнего сына. Так вот, на четвертый день нас начали обстреливать из тяжелых минометов. И этот бедняга угодил под первый же снаряд. — Бегун взглянул на меня с тоской. — Честное слово, Счастливчик, я никогда не забуду этот кошмар. Санитар сразу вколол ему морфий, но это не помогло. «Я умираю, — все время повторял он, — я умираю». Хохотун старался успокоить его, говорил, что его просто ранило, сейчас санитар отправит его в госпиталь, где его обязательно вылечат, но тот продолжал твердить: «Я ухожу, я это чувствую». И умер. — Бегун тяжело вздохнул и после длительной паузы продолжил рассказ: — Потом минометный обстрел возобновился, и сразу ранило Хохотуна, вырвало изрядный кусок мяса из верхней части бедра. — Бегун невесело засмеялся. — Это было довольно забавно. Ты, конечно, понимаешь, о чем Хохотун подумал прежде всего? Он так перепугался, словно потерял фамильные драгоценности. «С ними все в порядке? — спрашивал он санитара. — Скажи мне правду, с ними все в порядке?» А санитар только усмехался и заверял его, что его мужское достоинство не пострадало, причем ему ничего даже не угрожало — рана была довольно далеко. Тогда Хохотун успокоился и даже заулыбался. Он явно чувствовал огромное облегчение, словно всего лишь порезал палец. Клянусь, если бы, не дай бог, случилось то, чего он так опасался, он наверняка потребовал бы, чтобы санитар его пристрелил.
Судовые двигатели завибрировали, и послышалось негромкое гудение. Мы уходили от острова. Бегун и я вместе со всеми навалились на поручни, чтобы в последний раз взглянуть на проклятый остров. Здесь же я увидел приятеля Резерфорда с перевязанной рукой. Мы молча смотрели на удаляющийся Пелелиу, расстрелянный и покрытый копотью. На Хребте Чертова Носа виднелось несколько уцелевших кустов, протягивающих свои голые ветви к небу, словно моля о прощении.
Мы направлялись на остров Мапус в военно-морской госпиталь. Там нам предстояло встретить Здоровяка и несчастного Гладколицего — его прекрасная белая кожа пожелтела и, словно пергамент, обтянула маленькое личико. У него было ранение почки. Он все время икал, что, несомненно, усиливало боль, по, тем не менее, увидев нас, радостно заулыбался. Здесь же были Эймиш и Пень, в общем, очень скоро Мапус стал местом воссоединения старой гвардии.
То же самое, только в более крупном масштабе, ожидало нас в Сан-Диего, когда мы, наконец, стали готовиться к отправке домой. Там был даже Хохотун, тяжело опиравшийся на костыль, но от этого не ставший менее смешливым. Мы снова могли стать веселыми и беззаботными, какими были в самом начале — в Нью-Ривер. Тяжелое испытание, к которому мы готовились, осталось позади, а впереди нас ждал родной дом.
Но пока мы еще не сводили глаз с Пелелиу — еще немного, и он скроется за горизонтом. Скалистый остров быстро уменьшался в размерах, пока не превратился в крошечную точку. А потом и она исчезла. Судно набирало скорость.
