ВВЕДЕНИЕ
...Если нельзя понять нового и молодого, не разбираясь в традициях, то и любовь к старому, стоит лишь нам отгородиться от нового, вышедшего из него по исторической необходимости, делается ненастоящей и бесплодной.
Проникновение в логику новой музыкальной системы, понимание языка нового музыкального направления — основные трудности, с которыми сталкивается слушательское восприятие.
История джаза знает два значительных кризиса восприятия. Первый из них был связан с возникновением современного джаза, точнее бибопа, и пришелся на середину сороковых годов, второй, и более глубокий, был вызван появлением авангардного джаза на рубеже 50-60-х годов.
Эволюция восприятия современного джаза — процесс бурный и болезненный. Процесс этот вызывает значительные трудности даже у одаренного и эстетически непредубежденного слушателя. Трудности обусловлены прежде всего принципиальным обновлением эстетической системы современного джаза, резким переходом к новому типу музыкальной логики, введением новых средств музыкального выражения.
Изменение эстетического сознания джазового музыканта за 60-70-е годы не могло не повлечь за собой создания нового музыкального языка, который Лерой Джонс назвал «черной музыкой» (последнее время черной музыкой нередко стали именовать все созданное черными музыкантами за всю историю джаза, превратив, по существу, это понятие в синоним слова «джаз»). За этой новейшей формой современного джаза закрепилось еще два синонимичных названия: «свободный джаз» (free jazz) и «авангард», — довольно точно определяющих некоторые ее особенности.
Троичность названия нового джаза — не просто любопытный парадокс. Три ипостаси одного музыкального явления лишь в совокупности способны объяснить его сущность. Одновременно три названия — три возможных подхода к объяснению истоков и содержания нового джаза: этнологически- культурологический («черная»), социально-психологический («свободный») и философско-эстетический («авангард»).
Вряд ли можно глубоко понять музыку, если не видеть в ней часть культуры ее народа, если не рассматривать ее в контексте особенностей духовного облика, характера мышления, социальных условий существования ее создателей. Смысл музыки раскроется лишь тогда, когда ее музыкально-эстетический анализ будет сопровожден рассмотрением ее генезиса, условий функционирования и предпосылок адекватного восприятия.
Если бибоп (одно из самых знаменательных явлений в истории джаза) можно назвать художественным синтезом, то свободный джаз явился художественным открытием, изменившим не только эстетические нормы джаза, но и критерии его оценки и способ восприятия.
Все доавангардные стилистические и направленческие трансформации джаза не несли с собой содержательного сдвига. Переход от диксиленда к свингу или даже от свинга к бибопу почти не затрагивал идейно-содержательной емкости джаза, его семантики — круг «джазовой реальности» по существу не менялся. Новая черная музыка явилась джазовым самопереосмыслением. Она оказалась не только новым художественным взглядом на мир, но и новой точкой зрения на само джазовое искусство, на его предназначение. Чем значительнее и глубже была содержательная перестройка джаза, тем серьезней и радикальней должна была измениться его художественная форма, в которой, собственно, содержание и утверждает себя. А между тем эстетическое сознание музыкантов, да и сам крут традиционной джазовой проблематики претерпели революционные изменения. Назревало кардинальное изменение формы. Подспудно созревавшая в недрах старого джаза новая форма обернулась невиданным еще в истории джаза эстетическим катаклизмом.
Европейская музыка за свою тысячелетнюю историю знала лишь два таких катаклизма: возникновение функциональной тональности и создание додекафонии. Между ними пролегло несколько столетий, в то время как между боповой революцией и авангардистским переворотом — всего неполных двадцать лет. Убыстренное развитие джаза — еще одна причина сопротивления музыкального сознания слушателя: на протяжении одного поколения джаз трижды меняет облик, а приобретение новых музыкальных убеждений требует длительной слуховой тренировки, освоения нового языка, выработки новой апперцепции.
Даже учитывая извечное в современном джазе отставание уровня восприятия от самого джазового процесса, нельзя не подивиться стойкому неприятию широкой публикой авангардного джаза (почти двадцать лет — срок немалый). Правда, джаз здесь не одинок. Но не означает ли это в таком случае, что джаз перешел из области популярного искусства в иную эстетическую сферу, где непопулярность уже давно стала имманентным свойством искусства? Или все же виноват не джаз, а способ его восприятия? Слушатель, привыкший находить в джазе эстетические признаки легкой музыки, теряется перед «невнятностью» его нового эстетического облика. Более того, парадокс восприятия авангардного джаза как раз в том и состоит, что музыканты и слушатели до-авангардного джаза гораздо менее подготовлены к его восприятию, чем, скажем, далекие от джаза вообще слушатели современной камерной и симфонической музыки. И дело не только в том, что устойчивый стереотип восприятия труднее преодолеть, чем приобрести, но прежде всего в том, что восприятие нового джаза требует апперцепции основанной не на легкомузыкальном и традиционном джазовом слушательском опыте, а на способности к постижению самых сложных образцов музыкального мышления, нередко далеких не только от старого джаза, но даже от европейской музыкальной традиции и требующих чрезвычайно универсальной и эластичной перцептивной культуры.
Сближение нового джаза с серьезной музыкой трактуется нередко как утрата им джазовости. Но для нового джаза выход в сферу европейской авангардистской музыки так же естествен, как для старого джаза мезальянс с популярной и танцевальной музыкой. Последнее, впрочем, никогда не вызывало нареканий. Конечно, обе эти «склонности» обусловлены эстетическим притяжением — общностью эстетического идеала, схожестью идейной проблематики.
Претензии слушателей, вскормленных мякиной массовой культуры (бытовая музыка, поп, рок и традиционный джаз), на роль джазовых экспертов беспочвенны еще и потому, что их слушательский опыт давно обесценен самой эволюцией (историей) джаза — эстетически девальвированный способ восприятия пригоден лишь для ностальгических переживаний.
Но заложены ли корни явной непопулярности авангардного джаза в самой его эстетической системе? Суждено ли ему впервые в джазовой истории стать образцом эзотерического искусства? Может быть, в отличие от всех предыдущих джазовых направлений, сама эта музыка явилась плодом музыкально- духовного опыта узкой социальной (расовой, интеллектуальной) группы, адресованным лишь обладателям сходного мирочувствования или специфической эстетической способности? А может быть, появление свободного джаза было попросту заговорщическим актом, порождением сговорившейся о «правилах игры» элиты?
Ответы на эти вопросы можно найти, лишь выяснив все внехудожественные истоки нового джаза: механизмы его социальной, социально-психологической и идеологической детерминации. Что же до художественных, имманентных истоков авангардного джаза (т. е. избранной им художественной традиции и принципов построения его эстетической системы), то они лишь частично лежат в области собственно джаза, захватывая значительные сферы новой европейской и традиционной восточной и африканской музыки. Именно эта неполная (но не незначительная) связь новой черной музыки с джазовой традицией явилась одной из причин глубочайшего кризиса восприятия в джазе. Поэтому выявление источников, питающих свободный джаз, исследование механизма преобразования нового жизненного содержания в новую «джазовую реальность», в новую логику музыкального мышления, а также анализ эстетических особенностей нового джаза позволит выяснить причины этого кризиса восприятия (восприятия, а не самого джазового искусства).
Лишь с появлением авангарда, который излечил джаз от хронического стремления к популярности, в
