слышны каждому.
Распорядитель замялся, не находя, что ответить.
— Уйди, прошу тебя. Не… не мешай нам, — сбиваясь, проговорил он, наконец.
— Продай меня, торговец людьми, ибо я заступлюсь без злобы за душу твою перед тем, кто говорит через меня.
— Что тебе до моей души? Мы дело делаем… — начал было возражать распорядитель.
Лицо Пророка исказилось страданием. Он почти плакал, но голос его стал громче и твёрже.
— О, как слепы вы, продавцы и покупатели людей! Не мягкие подушки и полные блюда уготовлены вам в мире неземном. Веками пить вам и не выпить до дна моря солёных слёз человеческих, вашей виной пролитых. Не будет покоя душам вашим от проклятий обиженных вами.
— Всегда рабов продавали, и ничего! — вставил кто-то из покупателей.
— Блажен, кто в неведении пребывает. Но вы же знайте, в человеке Небесный Отец созерцает отражение своё, и равны перед ним все человеки и души их, ибо в каждой душе человеческой дух Отца пребывает, и око божье отражается. И нет перед Богом ни раба, ни господина! Не спасёт вас отныне слепота ваша! И жестоко покарает вас тот, кто говорит через меня!
Голос Пророка из негромкого и смиренного превратился в гневный и раскатистый. Казалось, что говорит и в самом деле не он, а кто-то через него.
— Долой продавцов душ!
— Свободу невольникам!
— Их Бог накажет за торговлю душами, а нас за то, что смотрели и молчали!
Напирая со всех сторон, люди смяли немногочисленную охрану, разметали скамьи покупателей и стали запрыгивать на помост.
— Ломай помост, выпускай людей! — прокричал на всю площадь чей-то зычный голос.
Начались потасовки. Гембра, что есть силы ударив коленкой в пах распорядителю, который, впрочем, и не пытался её удерживать, мигом спрыгнула вниз за помост и подхватила с земли сброшенную перед торгом рубашку. Оказавшийся рядом растерявшийся надсмотрщик получил от неё, между делом, такой сильный удар в челюсть, что, отлетев на добрых восемь локтей, брякнулся о деревянную стенку помоста и, выпустив плётку, медленно сполз на землю. Всю накопившуюся злость, обиду и унижение вложила Гембра в этот удар и не жалела разбитых пальцев. Толкаемая со всех сторон в нарастающей суматохе, она кое-как напялила рубашку и стала протискиваться сквозь толпу. Надо было искать Ламиссу, пока её не увезли далеко. Дорога была каждая минута. Впрочем, она готова была уделить несколько этих драгоценных минут и карлику, если он сейчас попался бы ей на глаза. Но Атималинка видно не было.
— Горе и позор тебе, Гуссалим! Горе тебе, город зла и страданий человеческих! Грядёт, грядёт кара небесная! А кара земная уж у ворот твоих! Напрасно дымят алтари храмов твоих — отвернулись боги твои и не приемлют более жертв лицемерных! — летели ей в спину раскаты голоса Пророка, перекрывая шум драки и треск ломающихся досок.
«Сначала в порт!» — думала Гембра, проталкиваясь через густой людской поток, заполняющий узкие улочки, стараясь не упускать из виду слепяще яркую синюю ленточку моря, которая то скрывалась, то вновь показывалась в просветах между тесно прижатыми друг к другу домами.
В то время, когда Гембра металась по Гуссалиму в поисках проданной подруги, на землю Лаганвы, двигаясь с северо-востока, уже вступили войска метрополии. Сметя на своём пути два небольших приграничных форта, где солдаты Данвигарта отгоняли беженцев от границы провинции, имперский гарнизон устремился вглубь территории. Под фиолетовым с золотым грифоном штандартом императорского дома и красочными полковыми знамёнами кавалерийский авангард запрудил главную дорогу. Первым ехал сам Андикиаст, лично принимая донесения высланных вперёд разведчиков. Его крепкая, приземистая, словно влитая в седло фигура — фигура непобедимого мастера конных поединков, полководца с железной волей и железной рукой — была хорошо знакома жителям Лаганвы. Здесь была его родина, и здесь он кавалерийским сотником начинал свою военную карьеру.
Едущие рядом офицеры держались чуть поодаль — никто не хотел лишний раз попадать под грозный взгляд начальника. Широкое, с большими зелёно-жёлтыми глазами навыкате, лицо стратега было почти полностью скрыто низко надвинутым шлемом, но даже едва заметное шевеление длинных завитых усов выдавало знающему глазу крайнюю степень разгневанности. Виды разорённых деревень и выжженных полей, которыми встретили полководца родные места, вызывали у него приступы тихого бешенства. И что удивительнее всего, местные жители, вместо того, чтобы, как обычно, прятать продукты от армейских фуражиров, напротив сами несли навстречу гарнизону остатки своих разграбленных припасов. Жители Лаганвы доверяли своему земляку, видя в нём освободителя от произвола и беззакония, и на пути конницы то и дело появлялись делегации деревень, посёлков и даже небольших окрестных городков, умоляя немедленно направить к ним хотя бы небольшой отряд для наведения порядка.
Андикиаст задавал короткие точные вопросы, отдавал столь же краткие приказы, внимательно прислушиваясь к рассказам местных жителей. Тактическая ситуация вырисовывалась всё яснее, а дождавшись данных глубокой разведки, можно было приступать к выработке стратегического плана. Его основные пункты полководец уже принялся обдумывать, но новые и новые картины страшных разорений и бесчинств мятежников то и дело путали его мысли. Даже ему, прошедшему огни и воды нелегко было сосредоточиться на своих мыслях, когда конь то и дело натыкался на валяющиеся на дороге трупы. Усы, из-за которых Андикиаста по всей стране знали под прозвищем «лаганвский кот», продолжали грозно шевелиться. Теперь случайно захваченных солдат мятежной армии, лишив оружия и обмундирования, уже не отправляли в обоз. За дело взялся полковой палач, которого Андикиаст обещал в ближайшее время щедро обеспечить работой.
Весь остаток дня Гембра как безумная носилась по городу, пытаясь напасть на след Ламиссы или хотя бы кого-нибудь из купленных невольников. Несколько раз она побывала в порту, больше всего боясь, что Ламиссу увезут морем и тогда найти её не будет никакой надежды. Была она и на больших дворах у выезда из города, где снаряжались купеческие караваны. Видела она и выводимых из города рабов, но ни Ламиссы, ни кого-либо из тех, кого продавали вместе с ними, обнаружить не удалось. Огромный город навалился на неё пёстрым и шумным водоворотом, где вмиг можно было всё найти или всё потерять, где, как в диком лесу, легко попасть в зубы хищнику, но можно и нежданно набрести на лёгкую добычу. Быстро пробежав мимо бесчисленных портовых харчевен, от которых исходили сводящие с ума запахи яств, Гембра направилась на базар — место, где могли знать всё. Базар в Гуссалиме продолжался до глубокой ночи, и теперь погружающаяся в сумерки базарная площадь была по-прежнему переполнена народом. Голова шла кругом от перебивающих друг друга криков торговцев и кружащейся толчеи, не позволяющей видеть перед собой больше, чем на пару шагов. Нищенский вид Гембры не слишком располагал солидных горожан к разговорам. Заставив себя не отвечать на колкие презрительные реплики и брезгливые мины, она подходила вплотную к беседующим бюргерам, пытаясь хоть что-то полезное уловить из их разговоров. Из набора свежих новостей всех встревожила одна — к Лантрифу, морской резиденции сатрапа Лаганвы приближалась императорская военная эскадра. Лантриф — это ещё не Энмуртан с главным портом Гуссалимом, но появление поблизости крупных военных сил метрополии всегда отзывалось в городе волной вполне обоснованного беспокойства. Слишком откровенно попирались здесь законы империи, слишком много позволяла себе разжиревшая на преступлениях местная олигархия. Обычно удавалось откупаться. А уж теперь, во время нескончаемой грызни властных кланов в столице, заправилы города как никогда верили во всемогущество своих кошельков. Правда, теперь многие связывали тревожное известие с сегодняшней речью Пророка, мгновенно ставшей известной всему городу. Императорская эскадра вполне могла оказаться той самой земной карой, которая, по словам Пророка, уже стояла у ворот.
Всё это было, конечно, важно, но не имело никакого отношения к поискам Ламиссы. Оставив последние силы в безумном улье базарной площади, Гембра зашла в публичные бани. Бесплатные бани для простых людей — это было то немногое, что сохранилось в Гуссалиме от общепринятых городских порядков Алвиурии. Стараясь не глядеть на продавца медовых лепёшек на выходе из бань, Гембра заковыляла куда глаза глядят. Глядя себе под ноги, она поднималась по узким улочкам портовой части города вверх, где облепленная харчевнями, притонами, лавчонками и публичными домами гора нависала над притихшей пристанью, отражаясь в темнеющей воде мириадами огней. Будто издалека, доносились до её слуха густо разбавленные иноземной речью азартные выкрики игроков в кости, дурноголосое пьяное пение, кокетливый
