нахмурившись, прочитала она. - Надеюсь, это не программа вечера?
За этими воспоминаниями я совершенно перестал слушать писателя. Вот так со мной всегда! Недаром Маришка говорит, что мы - идеальная пара. Одну хлебом не корми, и маслом не корми, дай только потрепаться ни о чем хотя бы полчасика, другой как уйдет в себя - так с концами, даже записки не оставит, когда ждать обратно. Хорошо, что писатель, кажется, не заметил моей отлучки. - Или вот, к примеру, секта мунитов, - увлеченно вещал он. - Не тех, которые с двумя 'н', мунниты-лунопоклонники, их еще в 97-м разогнали. Эти с одной, последователи Великого Отца Сан Мен Муна. Те, что ратуют за супружескую верность. Вы могли их видеть. Подходят обычно парами, юноша и девушка, и спрашивают, как вы относитесь к добрачным связям. Если ответишь правильно, дают конфетку. Я окончательно вышел из прострации, чтобы спросить: - И как надо отвечать? - Никак, - заметно стушевался писатель. - В смысле, плохо. - Кстати, - шепнула в самое ухо Маришка, - а ты как относишься к добрачным связям? - Никак, - признался я со вздохом. - С тех пор, как женился на тебе никак. - Умница! Вернемся домой - получишь конфетку, - прошептала она, затем обратилась к писателю: - Что-то не страшно у вас получается. Что плохого в отказе от добрачных связей? А в супружеской верности? - Ничего, - согласился писатель, но саркастическим изгибом усов дал понять: продолжение следует. - На первый взгляд, ничего. Это потом выясняется, что свою любовь член секты должен искать внутри секты. Вернее, она сама его найдет: духовный наставник укажет ему его вторую половину, когда придет время. А время придет не быстро. Сначала будущие муж и жена отправляются в разные концы света миссионерствовать, вербовать новых членов секты. Лишь через три года они могут вернуться домой и счастливо воссоединиться. Только предварительно духовный наставник произведет над невестой несложный обряд инициации. - То есть?.. - уточнил я и тут же пожалел об этом. - Благодать, - скривил губы писатель, - первоисточником которой является преподобный Мун, передается от человека к человеку исключительно половым путем. - Обесцветит, - глядя в сторону, пробормотала Маришка. - В смысле? - Писатель с интересом перегнулся через подлокотник. - Три дня назад в эфире я дала слушателям задание. Придумать русский эквивалент термина 'дефлорация'. Самой распространенной версией стало 'обесцвечивание'. Срывание цветка. Хотя мне лично больше нравится 'обесцеливание'. - Через паузу - пояснение: - Цель-то в жизни как-то теряется. - Вы на радио работаете? - Ага, на Новом. Марина Циничная, 'Ночные бдения'. - Приятно... - сказал писатель, однако ответного представления не последовало. Маришка склонила голову мне на плечо. Даже с ее фамилией иногда не сразу удается примириться с цинизмом окружающей реальности. Признаться, меня тоже слегка покоробило описание брачных ритуалов мунитов. Маришка оправилась первой. У нее это тоже профессиональное. Ночному диджею и не такое приходится выслушивать в прямом эфире. - Хорошо хоть, тебя мне никто не назначал. - Она взглянула на меня снизу вверх и погладила ладошкой мое колено. - С ума сошла? - пробурчал я и оглянулся по сторонам. Народу прибыло, пора бы и начинать. - Мы же в церкви! - Не в церкви, а в секте, - поправила Маришка. - Черные мессы, жертвоприношения, кровь невинных девственниц... - Мечтательно закатила глаза и неожиданно воскликнула: - Ого! Вот это по-о-опик! - Взгляд ее при этом был направлен на сцену. Я посмотрел в ту же сторону и подумал: вот уж воистину!
ЦВЕТ СЕДЬМОЙ. ФИОЛЕТОВЫЙ.
Вот только почему попик? Не в клобуке и рясе - в пиджачке и жилеточке, то и другое не застегнуто. Да и не смогли бы они застегнуться на выпуклом и округлом как глобус животе! Под жилеточкой - белая сорочка и бабочка. Классический типаж оперного исполнителя нарушали кроссовки на ногах, синие, с тремя белыми полосками. В общем, ничего поповского. Разве что лицо... Кудри до плеч, окладистая бородка и большие выразительные глаза - хоть сейчас пиши с него икону. Жаль, не умею я, только иконки к программам. Но они 16 на 16 точек, всей доброты лица не передашь. Доброты и раздобрелости. Вошедший поразительно легко приблизился к краю сцены, отставил в сторону микрофонную стойку, и над залом поплыл солидный баритонистый рокоток. Такому микрофон только помешал бы. 'Добрый самаритянин!' - невольно подумалось. Таким я его и запомнил. Имя-отчество, которым он представился, немедленно вылетело из головы. После представления и приветствия самаритянин сказал: - Как вы уже, должно быть, знаете, то, чем мы здесь занимаемся, называется цвето-дифференцированной эсхатологией. - Теперь понятно, почему их в Центральный Дом Энергетика пустили, прокомментировал в левое ухо писатель. - Аббревиатуры совпадают. - А чтобы не перегружать голову терминологией, - широко улыбнулся самаритянин, - мы назовем то же самое по-простому: наглядное греховедение. - Ненаглядное мое греховееедение, - пропела тихонько в правое ухо Маришка. Я попытался отрешиться от нашептываний неугомонных соседей и сосредоточиться на словах самаритянина. Говорил же он следующее: - Ну, тему наглядности мы прибережем на десерт, а пока поговорим о грехах. И заповедях. Вот, скажите, может кто-нибудь из вас назвать десять библейских заповедей? - Не убий! - негромко воззвал со своего места 'интель'. - Не укради! - откликнулся кто-то сзади. - Не возжелай... - неуверенно парировал интель. Происходящее начинало напоминать аукционные торги. - Чего? - насмешливо спросил самаритянин. - Чего не возжелай? Интель опустил очки долу, припоминая. - По правде сказать, уже неплохо, - похвалил самаритянин. - Обычно вспоминают еще 'не прелюбодействуй' и на этом, глупо хихикая, замолкают. Хотя на самом деле смешного мало. Каждому из вас в той или иной степени знаком текст десяти заповедей, кто-то слышал краем уха, кто- то читал вполглаза, но вспомнить их сейчас, все десять, не сможет, наверное, никто. В это время слева от меня раздалось нарочито-негромкое: - Не лги! Вернее, не лжесвидетельствуй. А также Бог един и не сотвори себе кумира, кроме Бога, имя которого не поминай всуе. Почитай отца с матерью и день субботний. То есть, в российском варианте - воскресный. Писатель перечислял заповеди монотонно, глядя в пол. С моего места было видно как он один за другим загибает пальцы. - Ученый малый! - похвалил самаритянин, изгибом бровей выражая приятное удивление. - Но педант... Руки, на которых кончились пальцы, сжались в кулаки. - Копирайт - Пушкин! - процедил со злостью мой сосед. - Так вот, за редким исключением, - самаритянин шутливым поклоном выделил писателя из массы зрителей, - никто из присутствующих не в состоянии вспомнить все десять заповедей. Что тогда говорить об их соблюдении... Вздохнул тяжело, придавив бабочку оперного певца подбородком. - То же самое со смертными грехами, хотя их всего-то семь. Ну, похоть, ну алчность, а что дальше? Повисла пауза. Некоторые сосредоточенно пытались вспомнить. Писатель просто молчал. С вызовом. - Чванство? - робко предположила Маришка. - Вот-вот, - рассмеявшись, покачал головой самаритянин. - Оно же гордыня. Кроме того - это вам для общего развития - к грехам отнесены чревоугодие, леность, ярость и зависть. Запомнили? Зал прореагировал нестройно и неоднозначно. - А теперь забудьте! - блеснув белозубо, разрешил самаритянин и подмигнул зрителям. - Все забудьте. И заповеди, которые как приняли две тысячи лет назад, так с тех пор и не пересматривали. И грехи, которые непонятно кто и за что назвал смертными. Было, конечно, в притчах Соломоновых упоминание о семи человеческих пороках, которые ему лично, Соломону, глубоко несимпатичны. Но придавать им статус смертных грехов - это, мягко говоря, чересчур. А поговорим мы с вами лучше о семи смертных заповедях. Писатель присвистнул и заметил, изображая восхищение: - С ума сойти! Самаритянин сделал шаг к забытой ударной установке, подобрал с пола барабанную палочку и наотмашь ударил по тарелке. От медного звона заложило ухо. Вежливо улыбаясь, он попросил уважаемых слушателей соблюдать тишину, пожалуйста. Затем продолжил: - Да, да, я не оговорился. Семи смертных заповедях. Почему семи? спросите. А потому что мозг человеческий так устроен, что любую систему больше чем из семи элементов воспринимает с трудом. Спросите: в таком случае, почему смертных? А потому, что каждая из заповедей такой безусловный закон определяет, что тому, кто ее нарушит - смерть! Ну, или что похуже... Потому что заповеди у нас будут отборные - буквально! - из библейских заветов, из статей уголовных и прочих категорических императивов отобранные. Кто же будет отбором этим заведовать? - в третий раз спросите вы меня... Да мы же с вами и будем, - сам себе ответил самаритянин. И дальнейшее выступление повел в той же вопрос-ответной манере, не ожидая уже от зала ни помощи, ни провокаций. - Скажем, убийство - грех? - Насупил брови и кивнул. - Конечно! Бесспорный грех. Причем виновным в убийстве мы признаем кого? Того. кто курок спускал? Или того, кто заказ сделал? Или того, кто знал, да смолчал? А? - Действием или бездействием, - мазнув взглядом потолок, чуть слышно произнес писатель. - Как это свежо! - Это я к тому, что сами заповеди за две тысячи лет не то чтобы устарели, но в легком пересмотре нуждаются. Вот, скажите мне, чревоугодие - грех? Или наследие голодного прошлого? Оттуда же и посты. Нечем было мужику кормиться весной, вот и выдумали пост богоугодный. Очищение организма голоданием. В то время как настоящее очищение - запомните это! достигается только покаянием. Искренним покаянием и прощением. Судите сами! Тот, кто ест без меры, делает этим плохо только себе. Так что ж, каждый, кто поесть любит уже и грешник? Или как? Значит, убийство записываем, а чревоугодие долой, - подвел промежуточный итог самаритянин и возложил руки на свое неслабое, в сущности, чрево. - Кто согласен,
