что 'кризис' становился хроническим и бороться с ним было нелегко. Особенно если летчик занимал руководящую должность и нельзя было воспользоваться правом на строгий товарищеский разговор.
Примерно такая ситуация сложилась с принявшим нашу эскадрилью бывшим заместителем капитана Ширяева. По сути, это был неплохой человек. Он был старше нас по возрасту и имел боевой опыт. Грудь его украшал орден Красного Знамени - свидетельство прошлых славных дел. Но после первых, особенно тяжелых вылетов на штурмовку мы заметили: наш старший товарищ летает с излишней осторожностью, боится риска, часто старается действовать один. На этот счет у летчиков были разные мнения. Одни считали заместителя командира эскадрильи 'себе на уме', другие стали опасаться ходить с ним на задания. Было непонятно - то ли такой уж у него характер, то ли он переживает затянувшийся кризис. Как бы там ни было, но более достойной кандидатуры на должность комэска не нашли, и заместитель стал командиром эскадрильи. Однако и став комэском, летчик не изменил своего поведения. Однажды он возвратился с задания с бомбами и скрыл это. В другой раз, уходя от цели после штурмовки, нырнул в облако, оставив на произвол судьбы молодых ведомых. В полку заговорили об этом с возмущением. На войне самое страшное - потерять доверие товарищей, боевых друзей. В один из тех тревожных для эскадрильи дней комиссар Сатаев пригласил меня к командиру полка. В землянке собрался командный состав части. Майор Еськов, поздоровавшись, осмотрел меня с ног до головы, словно видел впервые, потом тоном приказа объявил:
- Товарищ лейтенант Пальмов! Вы назначаетесь командиром первой эскадрильи...
Этого я не ожидал. Решил отказаться. Но пока собирался ответить, майор Еськов перешел к другим делам. А меня мучили сомнения. Ведь эскадрилья основное подразделение в авиации, способное самостоятельно решать тактические задачи. Три звена, девять самолетов. Командир эскадрильи отвечает за выбор цели для атаки, за точность удара по врагу, за оборону группы в воздухе, за возвращение на свой аэродром. Он увлекает в бой личным примером. 'Делай, как я' - вот его девиз. Недаром командир в полете - всегда ведущий, его подчиненные - ведомые. Вспомнился случай двухмесячной давности, еще в запасном полку. Мое звено выполняло полет по маршруту с последующим бомбометанием и стрельбой на полигоне. Маршрут незнакомый, вокруг голая степь, ориентиров почти никаких. Вылетели без шлемофонов, поэтому связь в группе была чисто зрительная. Перед вылетом я объявил:
- Если у меня возникнут сомнения в ориентировке, покачаю с крыла на крыло. Кто уверен - выходи вперед и веди дальше.
Опасался не за командирский авторитет, а за безопасность звена. Действительно, на одном из отрезков маршрута вкралось сомнение: правильно ли веду группу? Качнул крылом. И сразу правый ведомый рванулся вперед, бодро повел группу. Потом вдруг сделал доворот в мою сторону, и я оказался впереди, а он быстро занял свое прежнее место. Давай, мол, командир, бери ответственность на себя, восстанавливай ориентировку. Хорошо, что впереди по курсу была Волга. После полета капитан Ширяев тогда спросил:
- Где это вы так долго ходили?
Я откровенно обо всем рассказал. Капитан заметил:
- Вы получили хороший урок. Командир всегда должен помнить - он единолично отвечает за группу.
Тогда было звено, сейчас - эскадрилья. Справлюсь ли? Сатаев словно прочитал мои мысли. Выйдя из землянки, взял за локоть:
- Ничего, Василь, не теряйся. Наследство у тебя хорошее. Мы с Савичевым возьмем на себя заботы земные. А твое дело - летная и боевая работа.
В тот момент мне очень нужна была дружеская поддержка. От слов комиссара на душе сразу стало спокойнее. Приказ есть приказ, и его надо выполнять как можно лучше. А вскоре наступил мой главный экзамен.
19 ноября 1942 года началось мощное наступление советских войск под Сталинградом. В этот день части Юго- Западного фронта почти полностью подавили оборону гитлеровцев и прорвали фронт на семи участках. На следующий день перешли в наступление войска Сталинградского фронта, в состав которого вошли части и соединения 51, 57 и 64-й общевойсковых армий и нашей 8-й воздушной армии. Вражеская оборона была прорвана по всей глубине. Развивая наступление, наши войска окружили в междуречье Волги и Дона 6-ю армию Паулюса и часть соединений 4-й танковой армии противника. Мы, конечно, ждали наступления, но не знали, что 19 ноября войдет в историю столь знаменательной датой, станет началом коренного перелома во всем ходе второй мировой войны.
Утром 20 ноября в нашем штурмовом полку, находившемся на южном фланге Сталинградского фронта, состоялся митинг, на котором был зачитан приказ командующего фронтом. Суть его сводилась к следующему: советские войска сумели отстоять Сталинград, а теперь должны отбросить врага далеко от Волги. 20 ноября нашей эскадрилье предстояло нанести удар по высоте в районе Халхуты. Майор Еськов вызвал на КП меня и моего предшественника, старшего лейтенанта. Тот уже знал о моем назначении командиром эскадрильи и отнесся к этому чуть ли не с облегчением. И поэтому был удивлен, когда командир полка назначил его ведущим группы, а меня - заместителем. В этом был свой резон. Задача предстояла очень серьезная и ответственная: не так просто найти в степи высотку, окруженную нашими войсками. И, конечно, лучше с этим делом справится летчик с большим опытом.
- За десять километров до цели, - майор Еськов указал на карте, - получите разрешение с земли на штурмовку. Сигнал - белое полотнище. Задача ясна?
Вопрос относился к двоим, и мы ответили:
- Так точно!
Возвращаясь в эскадрилью, старший лейтенант предупредил:
- Если буду сомневаться в ориентировке, качну крылом. Тогда выходи вперед и веди...
Что ж, так и я поступал, дело привычное. Правда, несколько смущали наши взаимоотношения. Однако на войне главное - боевое задание. И я поспешно ответил:
- Понял. Нам бы только поточнее выйти на цель.
Полет проходил по намеченному маршруту, спокойно. В условленном месте мы увидели белое полотнище - разрешение следовать на цель. Теперь самое трудное обнаружить высоту. Но что это? Ведущий делает разворот влево, машет с крыла на крыло и уступает дорогу. Что случилось? Однако раздумывать некогда. Как назло, облачность становится ниже, прямо над нами свисают рваные лохмотья облаков. Высота полета - 400 метров, навстречу мчится голая осенняя степь. Где же злополучная высотка? За спиной ощущаю мощь всей группы 'илов'. В каждом из них летчик ждет моей команды, следит за моим самолетом. Доворот влево. Ага, вот она! Зенитки открывают заградительный огонь, маневрировать некогда, глаза ищут цель. Снимаю оружие с предохранителя, включаю сбрасыватели бомб и эрэсов. На пологом пикировании веду огонь реактивными снарядами, сбрасываю бомбы. Всматриваться в разрывы некогда, почти рядом земля, мой маневр повторяют остальные штурмовики. Не задеть бы нашу пехоту, которая окружила высоту и ждет команды на атаку. Развернувшись, делаем повторный заход, ныряем прямо из-под облаков. Видно, как вздыбилась высота, как бомбы и снаряды разворотили траншеи, обнажили бревна блиндажей. Хорошо! Теперь еще раз пройтись эрэсами, ударить из пушек. Справа, слева и впереди мелькают красные шары зенитных снарядов 'эрликонов'. Голова крутится, как на шарнирах. Никакому прибору не учесть все те мгновенные действия, которые производит летчик над полем боя! Он обязан видеть все: и цель, и землю, и товарищей, да вдобавок следить за воздухом, чтобы своевременно обнаружить истребители противника. На выходе из атаки услышал звонкий удар по мотору. Что это, снаряд? Как броня? Выдержала? Бросаю взгляд на приборную доску. Вода, масло, топливо в норме. Еще заход, еще стремительная атака. Вот теперь, матушка-пехота, бери высоту! Авиация на совесть сделала свое дело. От цели ухожу на бреющем. Делаю 'змейку', чтобы догнали ведомые. Летчики пристраиваются один за другим. Не считая, вижу - все в строю. Охватывает чувство радости и облегчения: выполнено трудное самостоятельное задание! Но тут же одергиваю себя: подожди радоваться! Вот когда сядем на своем аэродроме, тогда дашь волю чувствам. Глаза все чаще скользят по приборам: давление масла немного меньше нормы, температура воды 110°. Многовато для осенней поры. Открываю заслонки радиаторов, уменьшаю наддув. Только сейчас заметил в правом крыле пробоину с кулак. Значит, угодили не только по мотору. Быстрее бы добраться до аэродрома, сбросить запотевший шлем, снять парашют, расправить ноги и плечи. Надо обсудить с Сатаевым некоторые вопросы жизни эскадрильи.
Знаю - не без участия комиссара предложена моя кандидатура на должность командира. О ведущем и его 'маневре' перед выходом на цель говорить не буду. Может, сам объяснит свое поведение? Главное - экзамен сдан. Интересно, будет ли встречать смуглянка Шура Желтова, наш боевой водитель полуторки? Когда в полет провожала, ребята зубы скалили: 'Вася, а Шура-то в тебя влюбилась! А ты вроде и не замечаешь'. Нет, все вижу и замечаю, но теперь я - командир эскадрильи, у всех на виду. Что-то 'сухо' работает мотор. Из патрубков вырывается красное пламя. Давление масла упало до одной атмосферы, его температура - 115°, воды - 120°. Это - предел! Мотор начинает работать с перебоями, не тянет. Тревожно смотрю на землю, есть ли возможность сесть. Рядом с дорогой вижу ровную площадку. Медлить нельзя, мотор вот-вот совсем заглохнет. Выпускаю шасси, иду с выключенным мотором на снижение. Всем телом чувствую землю, каждую секунду жду неприятности на пробеге: ямы, окопы, воронки. Но все обошлось, самолет остановился. Ведомые делают надо мной круг, машу им планшетом из кабины: все в порядке! Какая удивительная тишина! Степной ветерок
