коммунистическая сторона вашими руками все это организовала. Кто же вы такой?
– Вы очень, очень умны, – сказал Бонсон. – Вы просто копались немного дольше, чем надо, не так ли?
– Кто вы такой? – повторил Боб.
– Вы никогда не поверили бы в это, но я – история. Я – будущее. Я – человечество. Я – надежда. Я – мессия того, что должно свершиться.
Он снова улыбнулся – истовый подвижник своего собственного безумия.
– Даже Соларатов не мог верить в такое дерьмо, – сказал Боб.
– Ладно, я скажу вам, – заявил Бонсон, – и только потом убью вас. Вы должны расценивать это как проявление большой симпатии.
– Кто вы такой?
– Вы должны были слышать мою настоящую фамилию или где-нибудь откопать ее. Она упоминается в некоторых книгах. Мои родители были американцами из рабочего класса и преданными членами американской Коммунистической партии. В тысяча девятьсот тридцать восьмом году, в тот самый год, когда я родился, их попросили выйти из партии и готовиться к серьезнейшей работе. Конечно, они согласились. Это была величайшая честь для них. Поэтому они объявили о своем разрыве с партией, отказались от всех своих друзей и прожили следующие пятнадцать лет, работая курьерами, связными для разведчиков, внедрившихся в разработку атомной бомбы. Они передавали информацию Розенбергов, Элджера Хисса, Клауса Фукса – это была самая великолепная работа из всех, которые мы когда-либо проводили в этой стране. Они были героями. Мой отец был великим человеком. Он был куда более великим, чем ваш отец, Суэггер. Он был храбрее, сильнее, жестче, жизнеспособнее, чем ваш отец. Он был лучшим из лучших, а моя мать была святой.
Бонсон вспомнил красоту своей матери, и на его глаза навернулись слезы.
– Остальное вы знаете. Агентство национальной безопасности в конце концов расшифровало их. Мой отец повесился на складе на Рикерз-айленд. Моя мать отправила меня из дома и приняла яд, когда агенты уже поднимались по лестнице, чтобы арестовать ее. Они были Героями Советского Союза! Они отдали революции все, вплоть до собственных жизней. Кто-то из подпольщиков сумел вывезти меня из страны, и уже в следующий вторник я оказался в Москве. Мне было четырнадцать лет от роду, и я был самым настоящим американцем, болельщиком «Янки» и «Джайнтс» с коэффициентом умственного развития 160, и я был готов на все ради того, чтобы свергнуть систему, которая убила моих родителей. Мое обучение продолжалось шесть лет. Когда я снова оказался в этой стране, то был уже майором КГБ. А сейчас я генерал-полковник – у вас это трехзвездный генерал. У меня больше наград, чем вы в состоянии себе даже представить. Я Герой Советского Союза.
– Вы просто психопат. И никакого Советского Союза больше нет, – сказал Боб.
– Очень жаль, что вас не будет на свете и вы не сможете убедиться в том, сколь жестоко вы заблуждаетесь.
Два старинных врага молча смотрели друг на друга.
Первым тишину прервал Бонсон.
– Ладно. Хватит. Убейте его.
Помощники Бонсона подняли пистолеты, 9-миллиметровые дула с надетыми глушителями уставились на Боба. Снова воцарилась полная тишина.
– Не хотите сказать последнее слово? – осведомился Бонсон. – Что-нибудь передать семье?
– Последнее слово? – переспросил Боб. – Хочу, и даже целых три: лицом к врагу.
Он повернул руку и показал им то, что было у него в кулаке, и Бонсон мгновенно понял, почему Суэггер разговаривал так громко. Потому что в ушах у него были затычки. А в кулаке он держал электрическое подрывное устройство М-57 – похожую на кистевой эспандер штучку из зеленой пластмассы, от которой отходил провод, скрывавшийся за картиной, где стояла на своем смешном треножнике противопехотная мина М-18А1, больше известная как клейморовская мина. Один или двое, самые быстрые из пятерых, может быть, и пытались выстрелить, но рефлексы Боба, видимо, оказались все же быстрее, потому что взрыв произошел раньше.
Семьсот граммов пластида, упакованного в корпус мины, взорвались немедленно, а еще через наносекунду по людям ударили семьсот мелких шариков, стена стали, устремившаяся к ним со скоростью почти тысяча двести метров в секунду. Мина сделала то, для чего была предназначена, – уничтожила противника.
Именно уничтожила, в буквальном смысле слова: верхняя половина каждого тела просто-напросто исчезла. Люди взорвались, будто проглотили по гранате, и оказались распылены, превратились в составную часть атмосферы.
Что касается Боба, то он ничего этого не видел. Колонна, как он и рассчитывал, спасла ему жизнь, загородила от ударной волны и осколков. Затычки в ушах сохранили барабанные перепонки. Но семьсот граммов пластида – это все равно не шутки. Он почувствовал, что его вышвырнуло из собственного тела, а потом душа поплыла куда-то по воздуху, пока с силой не ударилась обо что-то, после чего его сознание заполнилось ярким туманом, сверкающей пустотой. Он пробыл в отключке минуту, если не две.
Конечно же, полиция за это время не примчалась. В прибрежном портовом районе постоянно раздаются странные шумы, доносящиеся непонятно откуда: судовые гудки, грохот грузовиков, очень похожие на выстрелы звуки выхлопа плохо отрегулированных двигателей, – но зато по ночам здесь почти отсутствует человеческая жизнь. Звук взрыва был лишь одним из множества необъяснимых слуховых феноменов в городе, полном самых разнообразных объяснимых и необъяснимых слуховых феноменов.
Когда Боб заставил себя выйти из окутавшего его сознание тумана, первое, что он почувствовал, был вкус крови. И обонял он тоже только запах крови. Кровь была его собственная – текла из носа. И в обоих ушах, несмотря на затычки, звенело, будто рядом били в пожарные колокола. Ему было больно. Он подумал было, что сломал руку, но, потрогав, убедился, что нет, лишь сильно ушиб. Он приподнялся, открыл глаза и увидел перед собой целый фейерверк фотовспышек – это было реакцией его зрительных нервов на жуткое сотрясение. Некоторое время он ошеломленно моргал, потом сел, заставил себя подняться на ноги, еще несколько раз моргнул, а затем к нему вернулось зрение, и он увидел настоящий ужас.
Оказалось, что кровь, которую он обонял, принадлежала не столько ему, сколько им. Раздробленная взрывом на молекулы, она все еще висела в воздухе, как туман, сверкавший розовым в неровном свете ламп. Совсем недавно на складе было шестеро мужчин, не считая его самого. Теперь на полу торчали три ноги, причем все три принадлежали разным покойникам. А то, что осталось от Варда Бонсона, заместителя директора ЦРУ по контрразведке, адвоката с Уолл-Стрит, генерал-полковника КГБ и Героя Советского Союза, прилипло к изрешеченной шариками металлической стене позади того места, где он недавно стоял, смешавшись с останками людей, которые так умело и так долго служили ему. Вряд ли можно было рассчитывать на то, что найдется достаточно смелый – и достаточно небрезгливый – человек, который сумеет разделить эти останки. Вообще-то здесь мог помочь разве что брандспойт.
В задымленном помещении тут и там горели маленькие костерки. Листы с карандашными набросками разлетелись по полу. Боб медленно собрал их и подошел к самому большому из костров, зажженных взрывом.
Опустившись на колени, он один за другим скормил листки голодному огню. Они сразу же занялись, и Суэггер смотрел, как их охватывало пламя, как они сворачивались в тугие трубки, чернели, съеживались и превращались в хрусткую золу, которая неторопливо распадалась на кусочки, поднимавшиеся к потолку в потоке горячего воздуха.
В том настроении, которое сейчас владело им, он подумал, что видит души трех погибших парней – своего друга Донни, его друга Трига и жертвы Трига, Ральфа, что эти души наконец-то обрели свободу и отправились в свободный полет к небесам. Их ПСВОСР в конце концов наступил.
Боб подобрал с пола М-57, на котором остались отпечатки его пальцев, и сунул в карман, чтобы потом уничтожить. Это была последняя физическая связь между ним и судьбой Бонсона и его команды. После этого он выпрямился и вышел, обернувшись на мгновение, чтобы бросить последний взгляд на ту кровавую бойню, которую он здесь учинил и которая означала окончание всех осложнений его яростной жизни.
«„Сьерра-браво-четыре“, – сказал он про себя, – ведет последнюю передачу и заканчивает
