А Тео, музыкант, расслаблен почти всегда, будь то лежа или в каком-нибудь другом положении. Из состояния загорающего ленивца его выводят только Джимми Хендрикс и «Гиннес». К счастью, благодаря своим различиям, они здорово дополняют друг друга. Он усмиряет ее ураган, он — инь для ее ян. Или, как сказала наша подруга Серена, будучи не в самом благожелательном настроении, мокрое полотенце на ее пылающем барбекю.
— Тео? Подумает? — В голосе Эммы явно слышалась ирония. — Можешь не волноваться об этом. Скорее всего, он даже не заметит, что ты здесь. Он и мое-то присутствие замечает далеко не сразу. Почти все время проводит в горизонтальном положении.
— Да. Когда вы вдвоем. Боже, это может быть очень неловко! Если мне придется уходить из дома каждый раз, когда вы будете заниматься сексом, то лучше все же подыскать себе картонную коробку.
— Но-но! Никаких ограничений, о'кей? Одно из основных правил будет гласить: ты можешь производить сколько угодно шума во время секса, а другой либо не обращает на это внимания, либо принимает участие в соревновании.
— Соревновании? Ха! Не думаю, что в ближайшее время у меня появится такая возможность.
— Я куплю тебе кое-что с батарейками на день рождения, — усмехнулась она.
— Да, фонарик. Чтобы я получше смогла рассмотреть пустую кровать ночью. — Я хмыкнула. — Впрочем, не такая уж это проблема. В любом случае значение секса слишком преувеличено.
На лице Эммы был написан ужас.
— Преувеличено? Чтоб мне провалиться! Хорошо, что ты рассталась с Максом, если ты действительно так думаешь!
Моя сумка неожиданно зазвонила, заставив нас подпрыгнуть. Я откопала мобильник и посмотрела на высветившийся номер. Звонил Макс.
Я сразу почувствовала себя неважно. Эмме всегда здорово удается отвлечь меня от насущных проблем. Теперь проблема сама напомнила о себе, набрав мой номер. Я почувствовала, как слезы снова подступают к горлу.
Я посмотрела на телефон, а потом уставилась на Эмму, мигая как сова, разбуженная среди бела дня.
— Ну, — нетерпеливо спросила она, — ты собираешься ответить или как?
Я по-прежнему молчала, оцепенев.
— Это Макс?
Мне с трудом удалось слегка кивнуть.
— Хочешь, чтобы я ответила?
Я снова кивнула.
— Я не знаю, что сказать ему, — почти прошептала я.
Эмма дотянулась до телефона и нажала на кнопку соединения.
— Пошел на хрен, Макс, — сказала она в микрофон и нажала на отбой. — Ну вот, — улыбнулась она, — как видишь, это очень просто.
Несмотря на мое состояние, я не смогла удержаться от улыбки.
— Но рано или поздно мне придется поговорить с ним.
— Нет, не придется. Тебе совершенно не нужно разговаривать с ним. Зачем причинять себе лишние страдания?
— Нам есть о чем поговорить, — промямлила я.
— Например? По-моему, мы уже решили, что вы с Максом были совершенно посторонними людьми, которые случайно оказались под одной крышей и в одной постели. Дом принадлежит ему, у вас отдельные счета, отдельные друзья, все отдельное. Что ты хочешь обсудить с ним?
— Может быть, я просто хочу сказать все, что о нем думаю, треснуть его посильнее и разбить пару его любимых вещей. Может, это именно то, что мне нужно.
— Может быть, — сказала Эмз. — Но мне все равно кажется, что тебе это причинит гораздо больше страданий, чем ему. Знаешь, что тебе сейчас действительно нужно?
— Бутылка водки? — всхлипнула я.
— А как насчет хорошего члена?
В конце концов, после того как все выходные я прятала горе в бутылке, а страх за автоответчиком, не включала телефон, не обращала внимания на сообщения в ящике голосовой почты, которые все равно будут стерты через двадцать четыре часа, я сдалась. В понедельник днем, когда Макс обычно располагается лагерем в приемной своего агента и выклянчивает работу, на которой ему не придется натягивать костюм собаки и потешать толпу визжащих детишек, я подкралась к своему бывшему дому.
Ковда я отперла дверь и вошла, все внутри у меня сжалось в тугой комок.
Прошло всего два дня, но я почувствовала, что уже не принадлежу этому месту, что я совершаю незаконное вторжение. Дом, казалось, застыл в зловещем молчании и недружелюбно наблюдал, как я уныло затаскиваю внутрь свои пустые коробки.
Я жила с Максом почти два года из тех шести, что мы вместе, но в доме на удивление мало моих вещей. Стоило мне упаковать одежду, забрать пару флаконов из ванной и какую-то разрозненную утварь из кухни — и можно было подумать, что я никогда и не жила здесь. Я так и не нашла себе места в этом доме. Как, видимо, и в сердце Макса.
Наверху в спальне я опустошила свой шкаф, затем повернулась и посмотрела на простыни, которые Макс так и не потрудился сменить. Чтобы купить их, я долго копила, лишая себя любимых шоколадок, а потом чуть не погибла, пробиваясь через толпу обезумевших женщин на январской распродаже. Они были свершившейся мечтой, страстным желанием, которое наконец исполнилось. Но теперь я больше не хотела их видеть.
Рану еще больше расправил длинный светлый волос на хрустящей наволочке кремового цвета. Он просто лежал там и насмехался надо мной. Что-то щелкнуло у меня в голове. Я собиралась просто зайти, собрать вещи и тихо уйти, но теперь…
Мне не нужны оскверненные вещи, но будь я проклята, если я оставлю их Максу, чтобы он трахался на них. Порывшись в сумке я отыскала свою любимую авторучку, которую мама подарила мне в память о первой публикации в журнале. Это было двойное святотатство, но когда я вылила темно-синие чернила на простыни, то почувствовала, как меня охватывает странная эйфория.
Отлично. Необузданный вандализм. Теперь я понимаю мастеров граффити, расписывающих каракулями все на своем пути, и рокеров, крушащих гостиничные номера.
Я огляделась в поисках очередной жертвы, пробежала рукой по ряду вешалок с дизайнерскими нарядами в шкафу Макса. Мысль изрезать дорогие тряпки парой острых ножниц я прогнала. Все это уже было, старый приемчик на грани криминала, сказала я себе. Сейчас я могу чувствовать себя смелой и решительной, но на самом деле я не такая, и мое воодушевление полностью пропадет, как только я шагну за порог, оставив только чувство стыда за содеянное. Да и образ Макса, который гоняется за мной с такой же парой ножниц, обнаружив, что его шикарные костюмы превратились в кучу лоскутков, не придавал уверенности. Хотя, зная Макса, можно было не сомневаться, что его месть скорее обретет вид судебного иска за нанесение материального ущерба.
Я решила, что действовать нужно более тонко. Простыни станут моей явной местью. Конечно, это почти то же самое, что отрезать себе нос, рассердившись на лицо, ведь простыни были мои, но я знала, что Макса это ранит куда больше, ведь ему придется прибраться, когда он вернется домой. А для Макса уборка — это не просто грязная работа, это грязное слово. Бабское занятие. (Да, он так говорит. Нет, не знаю, почему я не ушла от него раньше.)
Я поняла, что если хочу прикрыть тыл, то нужно сделать что-то не столь бросающееся в глаза и не столь очевидное с точки зрения нанесения ущерба. Отыскав под лестницей беспроводную дрель Макса, я вставила в нее самое твердое сверло и с удовольствием просверлила крошечное отверстие в ванне. Отошла и оценивающе взглянула на дело своих рук. Дырочка была практически неразличима. Если быть точной, ее невозможно было увидеть, если не искать. Вы спокойно пропустили бы ее при беглом осмотре, приняв за пятнышко грязи, случайно оставленное при еженедельной чистке. А если учесть, что чисткой ванны занималась только я, скоро на ней появятся и настоящие пятна.
Чтобы убедиться, что все сделано правильно, я наполнила ванну холодной водой и отправилась
