было во времена эмиров и ханов.
С тех пор прошло шестьдесят долгих лет, и жизнь привела меня от тьмы прошлых дней к свету. Многое я увидал, о многом узнал. Многое потеряла память в далёком пути. Но никогда не забыть мне благородного Усто-Зарифа, щедро отдавшего мне свою победу, хотя победа эта и не принесла мне желанного счастья.
Так сказал поэт. А я сказал, как мог.
Не успел рассказчик досказать последнего слова, как упругий ветер ударил в ставню и окно распахнулось настежь. Чайханщик, чайханщица, а за ними и ребята бросились к окошку, но не так-то просто было справиться с ветром. Он рвал из рук ставни, бросал в лицо пригоршни снега, задувал огонь в очаге и дышал нестерпимым холодом.
— Ой, платок мой, платок! — суетилась Сона-Эдже, пытаясь поймать на лету сорванный ветром пёстрый платок.
Бяшим бросился за платком, но споткнулся на разбросанных по полу подушках и растянулся во весь рост. Аман поднял его, и борьба с окном продолжалась.
— Ай, плохо тому, кто сейчас не под кровом! — нахмурив седые брови, произнес Бавам-ата.
— Беда! — поддакнул ему сосед. Все зашумели:
— В такой день путник на шаг от смерти!
— Погибнешь за сто шагов от дома, и никто тебя не услышит.
У Гюль по спине побежали мурашки: как вовремя добрались они до гостеприимной чайханы!
Наконец чайханщику, его жене и ребятам общими силами удалось притворить окошко. Сразу в чайхане стало тихо, но казалось, холодный ветер всё ещё гуляет по комнате. Сона-Эдже бросилась к очагу и стала щедро кидать в огонь куски саксаула. Жаркое пламя взметнулось вверх и загудело в трубе.
— Хорошо! — сказал узбек и протянул руки к огню.
Кокандец попросил:
— Подбросьте ещё, хозяйка! «Слава тому, кто в ветреный день сохранит огонь!» — не так ли говорят люди?
И чайханщица снова и снова кидала в огонь сухие ветки, а пламя поднималось всё выше и выше и пело всё громче и громче, и благодатное тепло волной разливалось по чайхане. Гости опять уже улыбались. Раскрасневшись от жара, они сбрасывали верхние тёплые халаты и всё ближе придвигались к огню, подставляя лица пламени.
— Кому, кому свежего чая?! — крикнул чайханщик.
Чайхана откликнулась множеством голосов. Гости тянули руки к горячим чайникам. Когда очередь дошла до-старого оружейника, он, кивнув головой, принял чайник и не спеша наполнил заветную пиалу. Затем, отыскав глазами хозяина пиалы, узбека, протянул ему чашку и сказал:
— Друг, вам принадлежит эта чаша рассказов, а вы, наверное, знаете их великое множество. Будьте же щедрым и поделитесь с нами вашим богатством.
Узбек приложил руку к груди и поклоном поблагодарил почётного гостя, но пиалы не принял.
— Вы назвали меня хозяином этой чаши, так позвольте же мне, как хозяину, помолчать и послушать, что скажут гости.
— Нет, нет! — закричали все старики разом: — Мы просим вас отведать душистого чая из заветной чаши рассказов!
Но узбек и на этот раз не тронул чашки. Он хитро сощурил глаза и отшутился:
— Мудрое слово дороже золота, крепче алмаза, быстрее стрелы и ароматнее, чем цветок!
— Если ты мудр, поделись мудростью с соседом! — раздалось в ответ.
— Своим умом не хвались, жди, когда тебя люди похвалят! — опять отшутился хозяин пиалы.
Но гости не унимались:
— Не хитри, друг, рассказывай, если черёд подошёл!
— Хитрость — оружие женщины, а не мужчины!
Старики кричали наперебой, но старый узбек не сдавался:
— А у нас говорят: одна женщина перехитрит сорок мужчин, но один бухарец перехитрит даже женщину!
Так сказал хозяин чаши и с участием обратился к чайханщице, всё ещё сидевшей на корточках у пылающего очага:
— Сона-Эдже, боюсь, что вы растаете от огня, как снег от солнца.
— Ой, ага, — смутилась чайханщица, вытирая краем платка раскрасневшееся лицо, — ты сказал правду: подрумянилась я на старости, как лепёшка в печи!
Так скорей освежитесь чаем, хозяйка! — добродушно сказал узбек и протянул чайханщице зелёную пиалу.
— Не пей, жена! Ой, не пей! — замахал руками чайханщик, но было уже поздно. Сона-Эдже, даже не взглянув на чашку, выпила чай до последней капли. Все засмеялись и захлопали в ладоши. Женщина растерялась; она обвела гостей глазами и вдруг всплеснула руками:
— Ой, ой, что вы со мною сделали! Ой, ага, стыдно тебе смеяться над бедной старухой!
— Пусть борода моя вылезет, если я посмеялся над вами, почтенная хозяйка, — смеясь ответил узбек. — Но мне хотелось, чтобы и вы приняли участие в нашей беседе. Разве у наших женщин не найдётся о чём рассказать? Разве жизнь их была пустой и скучной, как дорога среди солончаков?
Чайханщик расстелил посреди чайханы мягкое цветистое одеяло, бросил на него, одну на другую, три подушки и сказал:
— Садись, жена, и рассказывай.
— Ой, не буду! — стала отказываться Сона-Эдже и в знак молчания прикрыла рот платком.
— Жена, опусти платок, — нахмурился чайханщик. — Прошло то время, когда даже почтенная женщина боялась произнести при мужчинах слово.
— Садитесь, хозяйка! Рассказывайте! — зашумели гости. — Мы вас просим!
Чайханщик взял жену за руку, вывел на середину чайханы и усадил на подушки.
— Ну ладно! — сказала Сона-Эдже, снимая платок с лица. — Я тоже знаю не одну поговорку, но лучшая из них вот какая: «Кто с народом в ногу шагает, тот всегда молод бывает!» И я отказываться не стану и от людей не отстану.
Тут все снова захлопали в ладоши и зашумели ещё громче, потому что всем понравился ответ старой чайханщицы. И рассказчица начала…
КОВЕР ЖИЗНИ
Разве я умею рассказывать! Совсем не умею! Другой говорит, слова, как петли на спицы, нижет; такой узор выткет — заслушаешься! И я знала такую женщину, только давно это было, очень давно.
Жила в те времена у нас в ауле бабушка Ай-Биби, так мы, девчонки, за ней, как ягнята за овцой, бегали, — на весь аул кричали: «Ещё, ещё расскажи, Биби-джан!» — А начнёт рассказывать — не оторвёшь нас от бабушки, как от чашки жареного гороха с мёдом… Своего не умею придумать, — расскажу, что от бабушки слышала. Не сердитесь, если что-нибудь перепутаю. Неучёная я, семилетки-десятилетки не кончала. В наше время и мужчины-то читать не умели. Придёт письмо — садись на верблюда, — кричи, погоняй, поезжай к мулле за сто вёрст — ташей, — чтобы письмо прочёл. Да вези ещё жирного барашка, —
