— Vous-etes seul, monsieur?[30]
— Oui, je suis[31], — ответил я неуклюже.
Он немедленно перешел на английский.
— Сожалею, мсье, — сказал он, пожимая всей своей верхней частью торса в прямо-таки пародийной французской манере, — но если вы один, вы не откажетесь разделить столик.
Он быстро подвел меня к банкетке на двоих, где уже сидел средних лет мужчина над тарелкой moules mariniere[32]. Темно-серый галстук, пуловер под синим пиджаком, на лацкане которого красовалась крохотная красная розетка, пара очков без оправы — нет, он явно не был туристом. Когда я снял пальто, он поднял на меня глаза, легким намеком на улыбку признал мое существование и неторопливо забрал автожурнал, все еще в бандерольной заклейке, с моей половины столика. Метрдотель вручил мне меню величиной с бульварную газету, и, почти не заглянув в него, я заказал тарелку лукового супа, жареную камбалу и графин белого вина.
Вскоре после того, как я принялся за суп, мой сосед заговорил со мной.
— Вы видите эту машину? — спросил он по-французски.
— Прошу прощения?
— Я сказал: вы видите эту машину?
— Какую машину?
— Вон там. На автостоянке.
Я обернулся. В раме ближайшего окна, затмевая все машины вокруг, виднелся «роллс-ройс». Его радиатор отражал скудные отсветы солнца и ухмылялся нам в зубастой самоуверенности. Бесспорно — шедевр.
Я повернулся назад к моему соседу за столиком.
— Только представьте себя за его рулем! — вздохнул он и утер салфеткой ус, охристый от никотиновых пятен. — Если бы, вставая утром, я знал, что поеду на работу на таком красавце, меня не приходилось бы будить дважды, можете мне поверить.
— А он мой, — сказал я, поднося ко рту ложку с супом.
— Что?
— Он мой. Это мой автомобиль.
Сквозь стекла очков, которые теперь седлали середину его переносицы, словно запасная пара глаз, он несколько секунд молча буравил меня взглядом. Затем с легким отхаркиванием «ну, если вы так говорите» он принялся за своих moules, высасывая из каждой сначала мясо, затем сок, прежде чем добавить к непрерывно растущей пирамидке на десертной тарелочке пустую раковину, черную, как клюв вороны.
Только когда я доел суп и ждал, чтобы мне принесли камбалу, он снова нарушил молчание.
— Eh, dites-moi, mon ami[33], — сказал он, а кожа на его лице была совсем красной от пара, курившегося над его тарелкой.
— Да?
— Этот «роллс-ройс»? Он, вы говорите, ваш?
— Да, — ответил я, несколько раздраженный скрытой насмешкой, которую уловил в его голосе. — Мне кажется, именно это я и сказал.
— Но, если так, простите, — начал он (еще не зная, что он скажет, я уже изнывал от желания отвесить пощечину этой пятнисто-красной лунообразной физиономии), — почему кто-то еще уезжает в нем?
Если бы я в эту секунду отхлебнул вина, то поперхнулся бы, как неуклюжий молодой премьер в развеселой комедии. А так я просто оглянулся на окно. Сомнений не было: «роллс» выезжал со стоянки.
У моего соседа даже челюсть отвисла: я взвился на ноги, схватил пальто со стула, а стул опрокинул на пол. Потом локтями проложил себе дорогу между посетителями, собиравшимися сесть за столик или встать из-за него, и прорвался через зал к двери. Распахнул ее, не думая о том, не расквашу ли я нос какому-нибудь бедняге — правду сказать, меня это совершенно не тронуло бы, — и успел увидеть, как «роллс-ройс» со все еще неизвестной величиной за рулем осторожно выбирается на улицу. В полном ошеломлении я кинулся за ним и одновременно, в пылу катастрофы забыв мой французский, принялся кричать на родном языке, нелепо, но неизбежно:
— На помощь! Держи вора! Держи вора!
Сквозь свои крики я услышал, как кто-то сзади закричал по-французски:
— Au voleur![34]
Au voleur! Ну конечно же! Как я мог забыть такое простейшее выражение?
Будучи англичанином, я обернулся на того, кто так уместно просуфлировал мне, на моего нежданного толмача, и увидел позади себя метрдотеля из закусочной, запыхавшегося, совершенно сизого.
— Je vous remercie bien, monsieur[35], — сказал я от души.
Он положил ладони мне на плечи.
— Ah cа-cа-cа, c'est quelque chause![36] — рявкнул он мне в лицо. — Vous etes drole, vous! Vous — vous criez au voleur quand c'est vous-meme, le voleur![37]
Я уставился на него в недоумении.
— Я? Вор? Да о чем вы, ради всего святого, говорите? Угнали же мой автомобиль!
Не выпуская меня, он подсунул к моему лицу белый листок так близко, словно намеревался утереть мне нос. Счет за мой обед — обед, который я съел частично, но за который, как теперь до меня дошло, не уплатил ничего. Времени для объяснений не было. Конечно, трудно поверить, что человек способен быть настолько тупицей, как этот дебильный метрдотель, настолько гнусно придирчивым при заведомо исключительных обстоятельствах, но, хотя я поймал себя на том, что вспоминаю все злобные антифранцузские клише, которых наслышался за годы и годы, неизменно их отметая, я вытащил бумажник, сунул ему двухсотфранковую купюру и пустился преследовать удаляющийся «роллс-ройс» Шере.
Улицы Сен-Мало планировались для лошадей, а не автомобилей, и потому вору было непросто маневрировать по ним в «роллсе» — как утром и мне. Однако, хотя я бежал за ним, как не бегал уже порядочно лет, отчаянно лавируя в толпе туристов, казалось, сворачивая за угол, я едва успевал увидеть, как искомая машина сворачивала за угол в дальнем конце улицы и вновь скрывалась из виду. Я сворачивал, и она сворачивала. Я сворачивал, и она сворачивала. Снова и снова, и до того регулярно, что я уже подумывал, не лежит ли на мне какое-то заклятие. Из страха поставить себя в еще более глупое положение я больше не мог вынудить себя снова позвать на помощь, закричав «держи вора!» или «Au voleur!». И пока я бежал, я ни разу не увидел ни единого полицейского.
В конце концов я окончательно потерял «роллс-ройс» из виду и простоял несколько минут, привалившись к садовой ограде и переводя дух. Пытаясь совладать с бешеным сердцебиением — таким, что я даже прижал руку к левой стороне груди, будто тенор, — я оглядывался по сторонам. Судя по всему, я очутился в чисто жилом quartier, тенистом, тихом и буржуазном. На стене каждого дома имелась полированная доска черного мрамора с броской кудрявой надписью, будто ящерица, камуфлирующаяся под плющ или перья папоротника, грозящие погрести ее под собой, с каким-нибудь причудливым названием, предположительно французским эквивалентом «Тихой гавани» или даже «Chez nous»[38]. Полагаю, очень многие сочли бы эту улочку как место постоянного проживания немножко скучной и мещанской. И все же в ней чувствовался легкий зловещий привкус, будто что угодно было возможно, что угодно могло происходить за такими безупречными фасадами, такими прекрасными кружевными занавесками, такими тщательно выстриженными петушками и жирафами.
Бабочка — если не мое выскочившее наружу сердце — вальсировала в безмятежном воздухе. На груди моей рубашки проступили веснушки пота. «Роллс-ройса» нигде не было видно. Мне оставалось только одно: вернуться в центр города и сообщить об угоне. Уповать мне оставалось лишь на размеры и уникальность «роллса» — поди скрой его! — а вот полицейские силы Сен-Мало особенного доверия мне не внушали. В любом случае моему путешествию пришел конец, конец гибельный, катастрофический. А так как до возвращения Шере покинуть город я не мог, то мне даже не было дано махнуть рукой и вернуться в
