Агитировать Ирину Гриша, конечно, не взялся, но обещал господам визитерам дать возлюбленным возможность последней встречи.
Встреча состоялась.
По ее убедительным результатам пришлось покупать новые билеты до Гамбурга, и Гай пережил второе расставание. Как он ни старался не падать духом, теперь это ему удавалось не вполне.
Стоит ли говорить о мелочном побочном эффекте события: в связи с выездом старшей дочери в страну Израиль, а жены — в Федеративную Республику Германия, артист Гай перестал рассматриваться как кандидат в любые зарубежные гастроли и окончательно утратил доверие партийных, советских и компетентных органов.
Долго ли, коротко ли текло время, но Настенька успела прекрасно овладеть немецким языком, а Ирина — несколько разочароваться в своем суженом. Кажется, ей пришлось много работать и огорчаться по разным семейным поводам, она болела, и ей пришлось сделать операцию.
И вот, по прошествии нескольких лет, Гриша узнал, что Ирина с Настенькой хотели бы вернуться, и, если он не возражает, то именно к нему, в Тульский переулок, для воссоединения разрушенной прежде семьи…
И Гриша тотчас согласился, проявив такое супружеское благородство, терпимость и широту, которое было христианнейше описано еще Львом Толстым в романе «Анна Каренина» и на какое, конечно же, не был способен его узколобый, ревнивый и амбициозный коллега, артист Р.
Роли Призрака и Первого актера в «Гамлете» Козинцева озвучивал Гриша Гай, и призрак актерской трагедии стал вмешиваться в его судьбу.
То он опоздает на выход, то вовсе прозевает его…
То спутает партнеров и скажет текст из другого спектакля…
То уйдет за кулисы, прежде, чем окончится сцена…
Не тот костюм, не те времена, а он опять императорский библиотекарь, о, Господи!..
Наконец, Гришу отстранили от всех спектаклей, и он стал жить под домашним присмотром. И младшая дочь была уже рядом, и жена как будто здесь, а он все искал выхода из положения…
Однажды его пришел навестить Володя Татосов, который успел оставить БДТ и устроить свою актерскую жизнь по-новому. Но, увидев его, Гриша поднялся:
— Мне пора…
— Постой, я пришел к тебе в гости, а ты меня бросаешь, — сказал Володя.
— Я иду играть «Амадей», — разведя руками, сказал Гриша.
— Позволь, но за тебя ввели другого артиста…
— Это неважно, — сказал Гриша. — Я приду пораньше, надену свой костюм и буду играть… Или отниму костюм силой!..
— Постой, подожди, — просил Татосов, но Гриша был тверд и вышел из квартиры.
Валерию Караваеву, новому исполнителю роли Ван-Свитена, директора императорской библиотеки, Гай позвонил из автомата:
— Валера, это ты? — спросил он.
— Я, — ответил Валерий.
— Пожалуйста, не приходи сегодня играть Ван-Свитена, я сам его сыграю, сказал Гай.
— Гриша, — сказал Валерий, — в расписании стоит моя фамилия, и не мне решать такой вопрос, ты же знаешь, наше дело солдатское…
— А ты опоздай, приди попозже, а я надену костюм и сыграю, — Валерий молчал. Тогда Гриша добавил: — Или прикинься больным, я тебя в хорошую больницу устрою.
— Больницы не нужно, — сказал Валерий. — Лучше ты позвони в режиссерское… Или Гоге. Если меня вычеркнут, сыграешь ты. Я буду только рад…
И Гриша повесил трубку.
В это время, опасаясь бедствия, Татосов позвонил Товстоногову.
— Вот такая история, Георгий Александрович, — сказал он. — Мне ужасно неловко, потому что я стучу на своего товарища, но Гриша совсем болен: он хочет надеть костюм библиотекаря и явочным порядком играть спектакль…
— Вы напрасно сомневаетесь, — убеждающе сказал Гога. — Это хорошо, что вы сказали… Вы поступили благородно и оградили Гришу от тяжелых неприятностей… Спасибо, Володя… Сейчас мы позовем врача и постараемся овладеть ситуацией…
И врач уговорил Гая лечь в Бехтеревку…
В один из Гришиных светлых промежутков Р. пришел к нему в Тульский переулок. Он уже знал то, чего не знал Гриша: старшая дочь умерла в стране Израиль, успев развестись с мужем и оставив мальчика… с кем же?.. На кого?.. Гриша показывал мне цветные фотки и жаловался:
— Понимаешь, не пишет, и все… Прекратила писать… И Гога не звонит…
Высыпав на ладонь таблетки нитроглицерина и проглотив одну, он медленно, как старик, спускался во двор с пятого этажа, чтобы выгулять свою беспородную собачонку, и мы вместе с ней обходили ближние окрестности…
Он плохо вспоминал, говорил вяло и не очень внятно, и был совсем непохож на того Гришу, с которым меня свела судьба: ни мощного дыхания, ни низкого грудного гудящего голоса не было в помине. Он часто усмехался и осторожно хмыкал, будто подвергая ироническому пересмотру то, о чем еще помнит, и то, что напрочь забыл.
— Ты помнишь Болгарию, Гриша?..
— Не помню, — и усмехнется…
— А Алма-Ату?.. Помнишь, как мы веселились, пили «калгановку»?..
— А-а-а!.. Да-да-да-да-да… — И опять смешок…
В Бехтеревке его стала навещать умершая жена, которая казалась то матерью, то сестрой, то подругой. Она, как обычно, играла на фортепьяно, рисовала картины на холсте или стекле и садилась вышивать у его изголовья.
Когда Гришу донимали безумные соседи, она напоминала ему любимые стихи, и это по ее совету он вывел символическую табличку на тетрадном листе и повесил ее над кроватью: «Народный артист Григорий Гай». Несмотря на то, что для него не добились даже «заслуженного».
— Эй, артист! Трах-тибидох-трам-та-тах!..
— Знаешь, Гриша, — говорила самая старшая Ирина, — ты стал читать Бараташвили лучше, чем Гога!..
— Ты так считаешь? — переспрашивал он.
— Безусловно!.. Ты вообще очень вырос как артист. И у тебя все стало получаться как-то само собой… И этот антисемит Куприн в татарской тюбитейке!.. Настоящий писатель!.. Что делать, самых близких топчут прежде всего…
— Ты видела «Гранатовый браслет»?
— Конечно!.. И этот верный Дик в «Четвертом»! Вылитый Сент-Экзюпери!.. Настоящий летчик!.. Ты помнишь, как ты рявкнул на Гогу? Нет? Ты сказал ему: «Надо читать пьесы, которые ставишь!» И он смутился…
— Разве?..
— Да… И бандит «Акула»… Я видела «Жизнь прошла мимо».. Твой Акула настоящий рецидивист!..
— «Жизнь прошла мимо»?.. Ирина, прости меня…
— О чем ты, Гриша!.. Разве ты меня обидел?.. Ты носил меня на руках, когда я заболела… А теперь я поношу тебя!.. Спи, мой мальчик! И никогда не падай духом!.. У тебя такая чудная библиотека!.. И — Боже мой!.. — как ты сыграл императорского библиотекаря!.. Ты в этом спектакле — лучше всех!..
Потом стало еще хуже, потому что он совсем забыл себя. Перестал быть Гаем. И не понял, что это случилось.
Когда заболел Мопассан, он успел поймать роковую минуту и, переставая быть собой, записал: «Мопассан превратился в животное». А Гриша не успел. И, как сказал врач, стал опасен. Например, он мог открыть газ и взорвать весь сталинский дом.
