управлять его имениями и делами и которого приязнь и даже дружба ко мне никогда не изгладятся из моего благодарного сердца.
По возвращении Гвардейского корпуса назначен был парад в Стрельне, куда прибыли наш Гвардейский экипаж и лейб-гренадеры. После парада было общее вступление гвардии в Петербург.
Парады в то время бывали часто и всегда почти на Царицыном лугу. Но прежде парадов производились репетиции.
В следующий, 1822, год брат мой был произведен в офицеры и назначен в Кронштадт. Первое свое плавание он совершил на стопушечном корабле 'Храбрый', под командой капитана командира Гамильтона, а на следующий, 1823, год был также переведен в Гвардейский экипаж и назначен на 'Золотой' фрегат.
Глава VII. Плавание в Исландию
Офицеры фрегата. — Прибытие в Кронштадт. — Гостиница Стиворда. — Вооружение фрегата. — Высочайший смотр. — Прощание с Кронштадтом. — Жизнь на фрегате. Первые впечатления. — Шквал. — Копенгаген. — Дальнейшее плаванье. — Буря. — Исландия. — Штиль. — Северное сияние. — Обратный путь. — Портсмут. — Немецкое море. — Опять в Копенгагене. — Знакомство с консулом. — Балтийское море. — Встреча с судном. — Прибытие в Кронштадт. — На берегу
В этот же 1823 год Гвардейский экипаж посылался в практическое плавание к острову Исландии на 44-пушечном фрегате 'Проворный', на который был назначен младшим офицером и я. Командиром или капитаном фрегата был капитан 2 ранга Алексей Егорович Титов. Первым лейтенантом был Михаил Николаевич Лермонтов, вторым — Алексей Петрович Казарев, кругосветный моряк, с Георгиевским крестом за 18 кампаний, третьим — лейтенант Арбузов. Младшими офицерами были лейтенант Борис Андреевич Бодиско, лейтенант Бландо и прикомандированный адъютант морского министра Моллера, мичман Михаил Андреевич Бодиско и я. Тогда же плавал с нами лицеист Воронихин, пожелавший вступить в морскую службу. Доктором был Андрей Андреевич Дроздов. Капитан наш был храбрый сухопутный офицер; он делал с Гвардейским экипажем французскую кампанию 1812–1814 годов; был обвешан крестами и в том числе Кульмским, но вовсе не был моряком. Первый лейтенант Михаил Николаевич Лермонтов тоже был хороший и храбрый военный офицер, также в крестах и герой 1812 года, но также не был отличным моряком. Все прочие офицеры были мало опытными, хотя и хорошими морскими офицерами, кроме Алексея Петровича Лазарева, который был истинным и моряком, хотя в то же время самым франтоватым и любезным светским человеком.
На каких-то барках мы переплыли взморье и пришли в Кронштадт, где офицеры поместились в гостинице англичанина Стиворда. После корпусной жизни и нескольких годов петербургской шагистики, легких плаваний на яхтах по взморью, которое называлось Маркизовой лужей, по имени маркиза де Траверсе, эта перемена обычной жизни производила самое приятное впечатление, в особенности при мысли о дальнем плавании. Комнаты в гостинице были очень опрятны, постели с занавесками и безукоризненно чистым бельем; сытный английский обеде неизменным, хотя и превосходным ростбифом и картофелем, английский чай в общей зале, с яйцами, сыром, ветчиной и бутербродами, — все это было так чисто, вкусно и хорошо, что нельзя было желать ничего лучшего. Разнообразие лиц, весьма интересных, ежедневно посещавших общий стол, большею частью капитанов иностранных купеческих кораблей; их рассказы о разных случайностях морских плаваний, о бурях, кораблекрушениях и прочее очень оживляли эти обеды и делали весьма приятными. Рассказы их особенно пленяли и восхищали меня, еще очень юного моряка, тем более что мы сами готовились плыть еще в неведомый нам океан, в неведомые нам чужие страны.
Сколько пищи для воображения! Но как мое воображение было слишком пылко и сильно, а пресноводное плавание не ознакомило меня с настоящим морем, то однажды ночью, когда я лег спать, долго не мог заснуть, и мне представилось крушение нашего фрегата, и представилось так живо, что я решительно принял это за верное предчувствие, предостерегающее меня от гибели. Холодный пот начал выступать на лбу, сердце страшно сжималось и в малодушии моем уже начинала мелькать мысль, как бы, сказавшись больным, избавиться от этого плавания. Благодарение Господу, что более великодушные чувства изгнали это эгоистическое и низкое малодушие. Я внутренне сказал себе: что же, если бы это действительно случилось и фрегат погиб бы со всеми твоими товарищами, а ты, низкий трус, остался бы жив, и потому только, что трусливая мечта дала возможность ускользнуть от гибели, чем бы была твоя жизнь, как не вечным укором, не вечным стыдом для тебя самого! Этой благодетельной мысли было достаточно, чтобы удержать меня от такого низкого падения.
С приездом в Кронштадт мы приняли назначенный нам фрегат и начали его вооружение. Для этого проводили в гавани каждый день до самого вечера. Вечером пили чай на балконе гостиницы, откуда виднелся залив необъятной синей полосой с бесчисленными парусами плывших судов.
Вооружение тогдашних 3-мачтовых судов состояло из так называемого стоячего и бегучего такелажей, то есть из бесчисленных снастей и веревок, из коих одни были толстые смоленые, как ванты, прикрепляющие мачты; их было по несколько с обеих сторон; от верха мачты они проходили за борт корабля и прикреплялись к твердым дубовым выступам, называемым шкафутами, посредством талей, проходивших в большие блоки. Это скрепление с боков мачты; а от продольного движения мачты употреблялись такой же толщины, более вершка в диаметре, смоленые канаты, называвшиеся штагами. Второе колено мачты или стеньги также прикреплялись с обеих сторон такими же, только меньшей толщины, смолеными веревками к марсу, площадке довольно обширной, на которой постоянно сменялись повахтенно марсовые матросы, а с марса, огибая его с боков, шли путеньанты к верхнему концу мачты. Далее шло третье колено, называемое брам-стеньгою, которая с боков прикреплялась к салингу также талями, но уже с вантами не смолеными; еще далее бом-брам-стеньги и, наконец, флагшток. Все это с боков прикреплялось с вантами, а с продольной стороны штагами. Реи — большие поперечные бревна, к которым привязывались паруса, — поднимались и спускались на больших блоках толстыми веревками, называемыми фалами. Нижние реи не спускались и носили название грот-реи, фок-реи и бизань-реи; следующие — марса-реи, затем брам-реи, бом-брам-реи, за ними шли высшие и постепенно более тонкие и меньшие; все они поднимались веревками, называемыми фалами, и поворачивались за концы брасами.
Паруса, прикрепленные к реям, растягивались с подъемом рей веревками, называемыми, как я сказал, фалами, а в ширину — шкотами. Спереди корабля утверждена наклонно мачта, называемая бугшприт, на которой имеются свои паруса, растягиваемые тем же способом, но как эти паруса треугольники, то они подымаются фалами по штагу, а шкотами растягиваются по бугшприту. Корабль называется вооруженным, когда все это выполнено: паруса привязаны к реям, мачты, стеньги и брам- стеньги укреплены; бесчисленные веревки или снасти проведены в блоки и каждые прикреплены по своему назначению. На военном корабле пушки расставлены по бортам в батареях, то есть под палубой и на палубе вверху. Руль прикреплен к своему месту за кормой с румпелем, выдающимся из руля рычагом, с румпельными талями, концы которых проходят по колесу штурмовала и поворачивают руль по команде. Все эти подробности и приспособления составляют вооружение корабля.
Когда вооружение кончилось, фрегат вытянулся на рейд. День отплытия был назначен после смотра фрегата Государем Императором. На кораблях обыкновенно общество офицеров выбирает одного из общества хозяином, обязанность которого заготовлять все для кают-компании, для чего собирается сумма, состоящая из офицерских взносов. Выбран был хозяином для офицеров доктор Дроздов, большой гастроном. Он уже закупил все, что нужно было и для кают-компании: чай, сахар, вина, сыры, портер и прочее. В палубе, в клетке, уже сидели бараны, оглашая море своим блеянием, а в больших клетках сидели затворницами куры и петухи, поверявшие своим полночным пением верность наших песочных часов. Фрегат красили, мыли палубу, натягивали такелаж, пришивали паруса, выравнивали рангоут и все
