готовили, чтобы показаться блистательно Государю. Наконец настал и этот вожделенный день. Из Петергофа показался императорский катер, а за ним множество судов, придворные яхты, учебная эскадра из галиотов и множество учебных судов, на которых обучались новички матросы и многие яхты наполнены были мужчинами и дамами; на 'Золотом' же фрегате находились придворные: все это в блестящих костюмах. На всех купеческих кораблях, расцвеченных флагами, стояли по реям матросы, а мачты были облеплены любопытными, которые в различных позах висели на веревках. Вдруг на катере подняли штандарт и по всем направлениям загремели пушки: с кораблей эскадры, с крепости, с придворных судов; крики 'ура!' оглашали воздух, сливаясь с громом орудий. На 'Золотом' фрегате и на флагманском корабле играла музыка. Я был в числе фал-гребных офицеров при трапе (лестница), по которому должен был всходить Государь. Фал-гребами называются веревки, обшитые сукном и прикрепленные к борту корабля, за которые держится восходящий на борт. Его встретил с крестом наш походный священник, и когда Государь поцеловал крест и поцеловал смиренно и его руку, то он совершенно растерялся и долго после еще не мог прийти в себя от этого смирения. Государь был очарователен, как всегда. За завтраком в каюте капитана, когда подали шампанское, он вышел на палубу, выпил здоровье капитана, офицеров и команды; восторженное 'ура!' было ответом на это милостивое приветствие. Он обошел фрегат и осматривал его во всех подробностях, потом, выйдя на палубу, пожелал счастливого плавания; улыбнувшись, просил привезти исландских продуктов и, приветливо наклонив голову, простился с нами, подав руку капитану.
Этот человек был действительно очарователен и пленял все сердца. Это не потому только, что он был могущественнейшим из владык земных. Нет, природа наделила его и красотой, и увлекательною грацией, и истинным величием, а улыбка его была действительно необыкновенно приятна.
Несмотря на царственную обстановку всей жизни с самого рождения, несмотря на привычку повелевать, несмотря на славу, так щедро увенчавшую его прекрасное чело, он был очень застенчив, и мне рассказывали сестры, что когда однажды он за границей посетил княгиню Варвару Сергеевну Долгорукову, что было при них, то, сидя около нее, он во время разговора, играя своей круглой шляпой, так как был во фраке, уронил ее; княгиня наклонилась, чтобы поднять ее; он, сильно сконфузившись, бросился за шляпой и затем поцеловал ей руку. При уходе, когда он раскланивался, заметно было, что он был сконфужен; конечно, это могло быть только при дамах и особенно при такой красавице, какова была княгиня.
Не стану говорить, что он пленял всех офицеров и особенно меня, несмотря на то, что мечты о свободе, о золотом веке, который она принесет с собою, уже наполняли мою голову, но это не мешало истинному величию производить свое обаяние.
По окончании проводов, когда катер уже скрылся, все пришло в обычный порядок. На другой или третий день последовало приказание сниматься с якоря. На вахте был Алексей Петрович Лазарев. Раздалась команда: 'Пошли все наверх', затем свисток боцмана, и все пришло в движение. В шпиль вложены вымбовки (толстые дубовые брусья), служащие рычагами, за вымбовки взялось человек тридцать молодцов и по барабану начали двигать его кругом, сначала легко, потом тяжелее, а когда фрегат уже пришел на панер, место, когда канат якоря становится вертикально и его надо было отделить от грунта, в котором он крепко залег, так что долго самые большие усилия матросов не могли ничего сделать; но наконец однако ж он уступил; фрегат покатился мгновенно, развернулись паруса, как крылья какой-то гигантской птицы; завертелось колесо штурвала, посредством которого правят рулем; паруса рванулись, наполнились, и фрегат, как морское чудовище, ринулся по волнам; рассекаемая влага закипела по обе стороны водореза, следуя за фрегатом белою пеленою. Все на палубе. Капитан ходит по шканцам с трубою под мышкой, лейтенант с рупором стоит на пушке, опираясь на борт, группа офицеров на юте (задняя палуба). Раздался гром пушек с фрегата, прощальный салют адмиралу. С флагманского корабля вылетают одно за другим, в правильных промежутках, беловатые облака и раздается гул ответного салюта. Скоро Кронштадт стал сливаться в одну неопределенную массу со своими крепостями, домами и лесом мачт. На западе перед нами солнце погрузилось в лоно вод; мы бежали быстро, так как ветер был попутный и довольно сильный, а фрегат наш недаром носил имя 'Проворный'. Распростившись с Кронштадтом, все офицеры сошли в кают-компанию, кроме вахтенных, где во время обеда и живых разговоров пили за здоровье Государя, за счастливое плавание, за милых сердцу. По окончании обеда, переполненные различными ощущениями и, может быть, отуманенные шампанским, все разбрелись по каютам и скоро заснули.
В полночь меня разбудили на вахту. Я вышел наверх, и тут мне представилась новая для меня чудная картина. Ночь была темная, так как тучи застилали все небо, ветер был очень свежий, а потому море шумело и качка уже была заметна, хотя и незначительна. Среди этой тьмы, молча, пред нактоузом (ящик, в который вставлен компас освещенный, чтобы видеть румбы (радиусы компаса), стояли двое рулевых, мужественные и загорелые лица которых фантастически освещались этим светом. Голос вахтенного лейтенанта от времени до времени командовал 'право' или 'лево руля', на что следовал громкий, отрывистый ответ рулевых: 'Есть право', 'Есть лево'. Огромный нижний парус, называемый гротом, заслонял со шканец, всю подветренную сторону, то надуваясь от порыва ветра, то опускаясь. Для меня, пылкого и поэтически настроенного, эта картина первой ночи на море была пленительна. Когда мы вышли из залива в Балтийское море, берега исчезли и мы остались между небом и водой; какое-то необъяснимое чувство довольства, смешанное с некоторою безотчетною грустью, овладело душою. Последовательно являлись острова Балтийского моря: Даго, Готланд, потом Борнгольм, воспетый Жуковским и отмеченный романтическим преданием, а этого было довольно, чтоб я смотрел на него с особенным интересом.
Вообще я был страстным любителем природы, энтузиастом до смешного. Таким знали меня все товарищи и потому, если попадалось в облаках какое-нибудь художественное или чудовищное сочетание разнообразных оттенков цвета (а иногда эта игра цветов была действительно восхитительна), то меня обыкновенно звали стоявшие на вахте наверх, любоваться картиной. В море, где ничего не видно, кроме неба и воды, особенно внимание привлекают днем, и особенно при закате и восходе солнца, облака своими чудными фантастическими формами и бесконечным разнообразием цветов и теней, а ночью мириады звезд, плывущих в тишине необъятного небесного океана, — вот где требуется истинное дарование художника-живописца. Созерцать эти чудные миры, уноситься мыслью в эти беспредельные пространства было моим любимым занятием на ночной вахте, и это чудное небо, эта вселенная всегда наводила на мысль о величии сотворившего все это. Тут припоминались стихи Козлова:
Плавание наше во все время было очень счастливо. Мы, по большей части, несли все марселя, а иногда ставили и брамселя, но, подходя на траверс острова Эланд, мы выдержали страшный шквал, 'хвост урагана', как выразился наш моряк Лазарев, который в это время был болен и не выходил наверх. Шквал этот едва не погубил нас. Мы шли ровным ветром под брамселями; на ветре у нас шло одним курсом с нами купеческое судно. На горизонте обозначалась сначала черной полосой туча, скоро принявшая какой-то желтоватый отблеск. Вид этот был не совсем успокоителен. Послали убрать брамселя и взяли два рифа у марселей. Купеческое судно тоже послало людей по вантам, но оно убрало все паруса, оставшись под одним нижним стакселем (косой парус). Тучи стали подвигаться со страшною быстротою, море внезапно закипело и оделось белою пеленою; тотчас послали людей по реям закрепить марселя; но уже было поздно, свирепый шквал налетел; паруса страшно надулись; отдают марса-фалы (веревки, поднимающие реи), реи не поддаются. Фрегат всей своей массой упал на бок так быстро, что никто не мог удержаться на ногах, пушки нижней батареи почти доходили до воды: до такой степени положило фрегат. Помощник капитана, капитан-лейтенант Лялин послал прорезать фор-марсель, чтобы действием задних парусов привести фрегат к ветру и тем освободить от перпендикулярного его давления, но пока исполнилось бы это приказание, мы бы непременно опрокинулись; к счастью, в то же мгновение шквал промчался дальше своей губительною полосою. Когда воздух очистился от мрака, скрывшего все предметы, мы увидели купеческое судно; люди его спокойно и флегматически пошли по вантам и поставили все паруса.
