Коринна. Она перенесла тяжелую ангину, и, хотя особой опасности эта болезнь не представляла, в школе решили, что для полного выздоровления ей необходимо побыть дома.
Сама Дженни цвела, как и вся окружающая нас природа. Вернувшись из Оксфорда, я нашел ее глубоко встревоженной. Проникнуть в дом через незапертое окно не составляло, понятно, особого труда, но ничего похищено не было, да и что можно утащить из пустого дома. Я даже не стал заявлять в полицию. Но и не обратить внимания — мол, дело пустяковое,— тоже не мог. Деревенские ребятишки не такие уж знатоки средневековой поэзии, чтобы цитировать ее в своих настенных надписях. Дабы рассеять всякие сомнения, я поговорил с директрисой толлертонской школы, куда нетерплашских школьников возили на автобусе, она навела справки и заверила меня, что ее ученики не читали этого стихотворения и не могли слышать «Весеннюю симфонию» Бриттена. Мысль, что это сделал взрослый человек и именно в моей комнате, настораживала и даже удручала меня. Дженни была расстроена по другой, более простой причине. Неизвестно кем сделанная на стене надпись была равнозначна для нее анонимному письму, а в анонимках всегда есть что-то мерзопакостное, что-то, от чего болезненно сжимается сердце; у бедной Дженни были все основания опасаться их. Но это было единственное облачко на нашем горизонте, оно уплыло, и небо над нами снова ясное. Так я думал.
Приглашение от Пейстонов мы получили по почте; оно поразило меня строгой официальностью: плотная глянцевитая бумага с типографской шапкой «От Роналда Пейстона. Замок, Нетерплаш Канторум, Дорсет» и отпечатанным на машинке текстом. В субботу приглашали на ужин (надлежало быть в смокинге). Коринна приехала накануне, на уик-энд мы ждали моего сына Сэма из Бристоля, и первым моим побуждением было отказаться. Но Дженни сказала, что это не по-соседски. К тому же ей хотелось посмотреть Замок: почему бы нам не позвонить им и не спросить, нельзя ли прийти вместе с Сэмом и Коринной. Вот так я впервые услышал голос женщины, которую видел три недели назад на росистом газоне, где она прогуливалась в своем золотом сари. Даже в телефонной трубке ее голос звучал, словно экзотический музыкальный инструмент: необыкновенно мелодично, с какой-то воздушной легкостью.
Я объяснил наши затруднения.
— Конечно, приводите их обоих,— перебил меня голос.
— Мне не хотелось бы обременять вас.
— Да что вы! Я уверена — все будет отлично.
Вера Пейстон произнесла это как-то неопределенно, почти мечтательно, похоже, подготовка к званому ужину ее совершенно не касалась. У них в доме, верно, целый штат прислуги, подумал я. Или везде работает автоматика. Я поблагодарил ее и добавил:
— Не ручаюсь только за своего сына. Он терпеть не может смокинг, особенно в жару.
Она засмеялась. Будь на ее месте любая другая женщина, я бы сказал: захихикала, но ее смех напоминал перезвон храмовых колокольцев.
— Пусть приходит в чем ему нравится. Понятия не имею, почему мой муж приписал: «Надлежит быть в смокинге». Будет всего несколько друзей. Во всяком случае, я так думаю, никогда не знаю наперед, кого привезет с собой Роналд на уик-энд.— Она снова рассмеялась.— Если хотите искупнуться, прихватите с собой купальные костюмы.
Вера говорила по-английски прекрасно, если не считать легкого иностранного акцента, и это отклонение от литературной нормы явилось первым свидетельством того, что Вера Пейстон еще не окончательно «англизировалась». Я начал было говорить, с каким нетерпением мы ждем дня, когда сможем осмотреть Замок, но вдруг услышал сигнал отбоя. Лишь впоследствии я привык к тому, что Вера отключается без всякого предупреждения — характерное проявление ее ускользающей сущности; пройдет совсем немного времени, и я пойму, что именно эта ее неуловимость, хочет она того или нет, привлекает к себе мужчин.
В пятницу после обеда мы встретили в Дорчестере Коринну. Дочь была бледненькая, осунувшаяся, она и в детстве-то не была упитанной, а тут уж совсем исхудала.
К нашей с Дженни радости, она восторгалась новым домом и деревней. Особое удовольствие доставляло мне видеть, какие непринужденные у них с Дженни отношения: не мачеха и падчерица, а старшая и младшая сестры. Дженни отвела Коринне комнату с солнечной стороны дома и постаралась как можно лучше ее обставить; во время каникул они целыми часами вместе выбирали обои; у Дженни чудесный дар: не подавляя чужого вкуса, она умеет наводить на удачное решение; когда Коринна увидела свою комнату, она ахнула от восторга, обвила шею Дженни руками и воскликнула:
— Лучше, право, не может быть! Спасибо, спасибо огромное!
Должен признаться, я люблю девушек, умеющих радоваться и непосредственно выражать свои чувства; не очень-то приятно иметь дочь, которая с мрачным видом слоняется по дому, постоянно ворча на родителей, что бы они ни делали.
К концу дня подкатил и Сэм на своем стареньком «моррисе». В противоположность сестре характер у него замкнутый, свою привязанность к Дженни он проявляет не прямо; в этот раз он привез ей большущего омара, которого извлек из багажника вместе с измятой сумкой, кипой газет, парой грязных ботинок, нотными тетрадями и теннисной ракеткой. Наш с ним разговор прервало поскуливание, которое донеслось с переднего сиденья.
— Ох, я забыл о песике,— спохватился Сэм.
Он вынул из машины нечто похожее на пончик, но пушистое и извивающееся, и передал Коринне.
— Это собака,— сказал он.— Хотя об этом и не сразу догадаешься. Но если ты хочешь стать крепкой горластой деревенской девкой и, не боясь простудиться, разгуливать под дождем, тебе просто необходима собака. К сожалению, у меня не хватило денег на лошадь.
— О Сэм! Милый! Ты сущий ангел. Как его зовут?
— Бастер. Предупреждаю только: он ужасный привереда,— продолжал Сэм с совершенно невозмутимым видом.— Давай ему мелко нарезанную жареную лососину и пастеризованное молоко с капелькой рома.
Очаровательно-простодушная Коринна, привыкшая понимать все буквально, разумеется, приняла слова брата за чистую монету.
И вот наконец мы все вместе: четверо счастливейших людей во всей Англии. А по ковру, как потешный цирковой клоун, семенит небольшой щенок, и в окно льется закатный свет.
На следующий вечер мы отправились в гости. Странно было идти через деревенский луг в смокинге. Сэм, хотя и с большой неохотой, тоже обрядился в смокинг, но при этом повесил на него купальные трусы, вид у него был преуморительный.
— Это будет настоящая оргия?— спросил он с надеждой в голосе.— Магнаты будут плескаться в бассейне вместе с голыми платными партнершами?
— Искренне надеюсь, что нет.
Впереди нас в коротких вечерних туалетах шли Дженни и Коринна, смотреть на них было одно удовольствие.
— Ты знаешь, что означает название этой деревни?
Само собой, я знал, но мой принцип — молча выслушивать объяснения молодежи: это полезно для ее воспитания.
— Нетерплаш означает «нижний пруд»,— продолжал Сэм.— Кантор — «певчий». В здешнем лесу,— он ткнул куда-то на юго-восток,— сохранились руины средневековой часовни. Как ты думаешь, что она собой представляла?
— По всей вероятности, это была небольшая часовенка, где священники совершали заупокойные мессы.
Пока Сэм переваривал услышанное, я вспомнил, как еще в школе мальчиком девяти-десяти лет, увидев на улице траурную процессию, он сказал мне: «Я надеюсь, папа, ты никогда не умрешь», и в груди у меня сладостно заныло.
— Откуда тебе все это известно? — поинтересовался я.
— Заглянул в туристический справочник, когда ты написал, что вы сюда переезжаете.— Он нагнулся, сорвал одуванчик и воткнул его в петлицу.— А Дженни правда уже поправилась? — несмело осведомился
