он.
— Думаю, что да. Почти уверен.
— Не скажется ли этот дурацкий ужин на ее нервах?
— В конце концов, это только ужин, а не торжественное собрание благотворительной организации.
Вопреки нашим ожиданиям, в большой гостиной Замка оказалось полно народу. Круглолицый, среднего роста человек тепло приветствовал нас и извинился, что не пригласил раньше,— это был сам хозяин. За ним, совсем рядом, стояла его жена в пурпурно-алом, цвета фуксии сари. Рука, которую она протянула мне для пожатия, была маленькая, изысканной красивой формы и как будто без костей. Я уже пытался описать ее голос и грацию движений, но ее лицо я видел вблизи впервые, и оно поразило меня своей редкостной красотой: выступающие скулы, чувственный рот, тонкий нос, большие, широко поставленные глаза, излучающие неяркий свет, и низкий лоб в окаймлении эбеново-черных волос. Впечатление такое, будто перед тобой мерцающая, прозрачная черная жемчужина, именно черная, хотя цвет ее кожи был не темнее кофе с молоком. И снова, как во время разговора по телефону, я почувствовал в ней отрешенность, нечто ускользающе-неуловимое, и это была отнюдь не робость, а намеренное или бессознательное стремление отгородиться от окружающей жизни.
С остальными гостями нас познакомил сам Роналд Пейстон — не его жена. Все разделились на две группы: местные жители и приезжие бизнесмены. Женщины в первой группе были — в зависимости от возраста — румянощекие или с дубленой кожей; их платья дали Дженни повод съязвить, что они купили их в лондонском военном универмаге. Мужчины — белоусые, пустоглазые, с молодцеватой осанкой, их смокинги попахивали нафталином. Деловые друзья Роналда были все однообразно холеные, с однообразно невыразительными лицами. Их было пятеро или шестеро, все без жен, все в двубортных смокингах, все с красными гвоздиками в петлицах: одуванчик Сэма на этом фоне казался еще более вызывающим, чем тот предполагал. Эти дельцы — очевидно, птицы высокого полета — бокал за бокалом пили мартини с подноса, который держал в руках осанистый молодой официант в короткой белой куртке и белых перчатках.
Вера Пейстон подлетела, как бабочка, к отставному адмиралу и его жене, те взирали на нее с комической смесью любопытства и испуга: как будто из гущи тропического леса вдруг выпорхнуло какое-то редкое создание. Роналд Пейстон уделял много внимания Дженни и Коринне; несомненно, у него есть обаяние и чувство собственного достоинства, к тому же прекрасные манеры, ничего похожего на благоприобретенную обходительность, свойственную нуворишам. Картов должно бесить, пришло мне на ум, что человек, занявший их место, выглядит истинным джентльменом.
— Кем вы работаете?-обратился он к Сэму, вовлекая его в разговор.
— Журналист. В Бристоле.
— Общие репортажи?
— Да. О благотворительных базарах, самоубийствах, свадьбах, местных скандалах, обедах в «Ротари-клубе»[15]. Словом, обо всем.
— Ну что ж, сегодня у меня есть для вас кое-какие местные новости, хотя ваша газета вряд ли интересуется тем, что происходит так далеко на юге.— Роналд глянул на ручные часы и слегка нахмурился. Я догадался, что он ожидает еще кого-то из гостей. Вскоре они и впрямь появились. К вящему моему изумлению, это оказались Элвин и Берти Карты.
— Очень любезно с вашей стороны, что вы пришли,— сказал Пейстон.
— Очень любезно, что вы нас пригласили,— столь же учтиво откликнулся Элвин.
— Добрый вечер, сквайр,— вступил в разговор Берти.
В этом приветствии я без труда различил скрытую иронию. Но на лице Пейстона не отразилось ничего, кроме доброжелательства. Видимо, он человек толстокожий, предположил я: преуспевающий делец не может позволить себе быть излишне ранимым. Вера Пейстон тоже пропела им обворожительным голоском:
— Привет, белое отребье!
— Как себя чувствует индианочка? Ножки не бо-бо после катания на лошадке?
Элвин в поклоне поцеловал Вере руку. Сэм сардонически усмехался, прислушиваясь к этому великосветскому обмену любезностями.
Пригласили к столу, в Большой зал, представляющий собой одну из достопримечательностей нашего графства. Его сводчатый потолок освещается скрытым светом. Он с большим вкусом и оригинальностью расписан мифологическими существами из старинных геральдических книг и бестиариев. По всему фризу — барельеф, изображающий фрукты, цветы и листья. Стены этого зала, сооруженного в 1612 году, обшиты деревянными панелями: каждая — на какой-нибудь сюжет из Священного Писания.
Я не мог отделаться от мысли, что под столь великолепным творением рук человеческих почти все мы выглядим жалкими червями; должен, правда, оговориться: в начале ужина у меня не было времени осмотреть зал внимательно — я сидел по левую руку от хозяйки, Элвин, мой визави, был не так словоохотлив, как обычно, и мне приходилось занимать разговором Веру Пейстон. Лицо Элвина, столь похожее на личико херувима, на этот раз было угрюмым; я приписал это тем чувствам, которые он должен был испытывать, будучи гостем в своем собственном родовом Замке. Несколько раз он исподтишка поглядывал на хозяйку, в его взгляде странно смешивались любопытство и досада. Сама Вера была непонятно пассивной в роли хозяйки, не блистала она и как собеседница. Она довольно охотно поддержала легкую светскую беседу, которую я начал, но вскоре замолкла. Между прочим, я поинтересовался: не ее ли муж убил злополучную кукушку?
— Нет. Он спал так крепко, что ничего не слышал. Стрелял, должно быть, наш дворецкий. И вы тоже не спали? — Лицо Веры зажглось оживлением, от стремительных жестов зазвенели браслеты на тонких запястьях. Я рассказал ей о своем недавнем разговоре с оксфордским орнитологом.
— Ему никогда не доводилось слышать, чтобы кукушка пела так поздно,— сказал я.
— Редкая птица,— вставил Элвин.— И пела она для еще более редкой птицы — райской птицы, обитающей в Замке.
Услышав этот нелепый комплимент, Вера прыснула.
— Птица и правда очень редкая,— сухо заметил я.— Она не испугалась первого выстрела и исчезла безо всякого следа: можно подумать, она сама спрятала свои останки.
Я рассказал миссис Пейстон, что Элвин и я не нашли ни единого перышка убитой птицы. Она всплеснула руками, и снова зазвенели браслеты.
— Удивительная история. И очень загадочная.
— Достойная внимания профессора Пелема Й. Стобба,— сказал я, поглядев на своего визави. Вскинув брови, он ответил мне ироничным и в то же время подчеркнуто простодушным взглядом.
— Стобб? Что за нелепая фамилия? Кто он такой?— рассмеялась Вера.
— Йельский профессор. Во всяком случае был таковым.
— Какое отношение имеет он к кукушке?
— Кто-то подложил ему яйцо в гнездо, воспользовавшись его отсутствием.
Элвин улыбнулся Вере.
— Ему наставили рога. Так сказать, в переносном смысле. Но…
— Не знаю, что означает это выражение,— перебила Вера.
— Это выражение означает, что кто-то, тайком от мужа, забирается в постель к его жене,— пропел Элвин.
Вера слегка нахмурилась. На ее лицо, как тень от облака, легла странная печаль; она ушла в себя, глубоко задумалась, выпятив чувственную нижнюю губку,— так бывает, когда людей захлестнут воспоминания. Меня вдруг охватила неизъяснимая тревога за нее, мне захотелось стереть эту нагловатую ухмылку с физиономии Элвина. Но это было не в моих силах.
Я огляделся по сторонам. Сэм сидел рядом с упитанной девицей, видимо, впервые появившейся в обществе, я заподозрил, что он коварно провоцирует ее на все новые и новые банальности. Дженни сидела в конце стола, по левую руку от Роналда Пейстона, рядом с ней — Берти Карт, за ним — Коринна. Мне давно уже хотелось знать, как чувствует себя Коринна на этом рауте — званые ужины в Оксфорде скромнее. Я убедился, что она чувствует себя превосходно, весело щебечет с Берти, который проявляет к ней большое внимание. Очень мило с его стороны, подумал я, так старательно развлекать неискушенную
