Повторяю, я знал друзей очень мало, но уже любил каждого из них. Любил Таню — девушку с нежной и ясной душой, разделявшую опасную жизнь своего деда и отдавшую сердце моему покойному другу Семену; любил горячего парня, мастера на все руки, «цыгана» Мишу Березкина; любил уравновешенного, полного силы и здоровья, немногословного Николая Логачева; любил Фому Филимоновича — старика с плутоватыми глазами и чудесным сердцем; любил мечтателя и умницу Сережу Ветрова.
Любил их и верил им. Это придавало мне силы и вселяло веру в успех дела.
План налета на «осиное гнездо» был в общих чертах намечен еще в первые дни моего пребывания на Полюсе недоступности. Гибель Семена и то новое в обстановке резиденции Гюберта, о чем сообщил Фома Филимонович, внесли серьезные поправки в план. Точное время и дату операции установил, как ни странно, сам Гюберт, которому приспичило предпринять в субботу вылазку на охоту. Не ведая того, он заставил события развертываться с гораздо большей быстротой, чем это предполагалось.
Сегодняшняя наша рекогносцировка преследовала единственную цель разведать путь, которым мы будем подбираться к «осиному гнезду», и подходы к нему.
Нам предстояло пройти туда и обратно более двадцати километров. Мы шли налегке, захватив с собой лишь оружие, бинокль и по нескольку сухарей. Наш маршрут проходил лесом, по бездорожью, по прямой линии, от озера до «осиного гнезда».
Селезневка осталась вправо. Прежде чем пересечь большак, идущий от Ловлино на Селезневку, мы просидели перед большаком в засаде три часа.
Наши спины жарило послеполуденное солнце, а мы лежали и наблюдали за движением по большаку. Собственно, то, что мы увидели, нельзя было назвать движением. За все время в обе стороны проследовали четыре телеги и одна грузовая машина. Подводы были местные, крестьянские, а машина военная. Ее кузов был доверху завален набитыми мешками, на которых восседали четыре гитлеровских солдата.
Мы пересекли большак и, уклонившись немного от основного маршрута, выбрались к дороге между Опытной станцией и Селезневкой. Дорога эта была мертва — никаких следов движения! — хотя, судя по всему, поддерживалась в надлежащем порядке.
Березкин высказал догадку:
— А что, если проезд закрыт?
Я послал его проверить дорогу. Он сторонкой, лесом, направился на разведку, а через полчаса вернулся и доложил:
— Так и есть. Написано: «Внимание! Мины! Проезд закрыт».
Затем мы предприняли вылазку на большак, ведущий из районного центра в «осиное гнездо». И здесь проезд был закрыт. Наконец мы решились на самый опасный шаг — подобраться поближе к «осиному гнезду». Затея чрезвычайно рискованная, но риск был оправдан. Предстоящая операция требовала ясного представления о месте, где нам придется действовать.
Соблюдая величайшую осторожность, мы подбирались к «осиному гнезду» густым лесом. Идти было трудно, но такой лес нас вполне устраивал. Только на самых подступах к бывшему дому отдыха, где Гюберт разместил свою Опытную станцию, лес стал редеть.
Дальше мы не пошли. Я выбрал сосну, возвышавшуюся над остальными деревьями и взобрался на нее. С высоты станция была видна как на ладони. По моим подсчетам, до нее оставалось не менее километра, но меня выручил девятикратный бинокль. Я выбрал сук попрочнее, уселся на него верхом, раздвинул ветви и стал наблюдать.
Мое представление (со слов Фомы Филимоновича) о станции полностью совпало с тем, что я увидел. Это имело огромное значение. Следовательно, все детали нашего плана надежны и точны.
Я отчетливо увидел каждое строение, радиоантенну, колодец посреди двора, гараж, баню, склад. По двору сновали люди.
На этом наша рекогносцировка на местности окончилась.
К озеру мы вернулись, когда солнце уже закатилось. С воды поднялась стая уток, со свистом промчалась над головами, покружилась и снова шлепнулась на воду. Послышалось недружное приглушенное кряканье…
Перед сном я спросил Логачева:
— Сколько времени тебе понадобится, чтобы добраться до партизан.
— Сутки, — не задумываясь, ответил он.
— Не дури! — сказал я. — За сутки не обернешься. Километров пятьдесят будет, не меньше.
— Обернусь, если надо.
— Спешка не нужна. Ты должен вернуться в субботу утром. Не позднее. Утром в субботу, а сегодня среда. Понял?
Логачев кивнул головой.
— Пойдешь с рассветом.
— Хорошо.
При свете карманного фонарика я сочинил письмо командиру партизанского отряда, свернул в трубочку, вставил в винтовочную гильзу, заткнул пулей и вручил Логачеву.
43. ПАРТИЗАНЫ
Ночью с пятницы на субботу прошел дождь, густой, стремительный, короткий, и промочил нас до нитки. Мы забились под елку, но и елка не спасла. Волей-неволей, чтобы обогреться и просушить одежду, мы вынуждены были развести огонь.
Правда, это было уже под утро, когда небо побледнело и на востоке погасли звезды. Костер нам дался не так легко. Мы исчиркали целый коробок спичек, прежде чем удалось разжечь влажную березовую кору. Потом мы поочередно раздували слабенький огонек. Дули старательно, изо всех сил, до того, что кружилось в голове и двоилось в глазах. В конце концов костер разгорелся. Мы обогрелись, высушили одежду, сварили суп, заправленный пшенной крупой.
Сережа провел очередной радиосеанс с Большой землей, сообщил, что все остается без изменений, свернул рацию, стал прятать ее в мешок и вдруг, пригнувшись, испуганно и безмолвно выбросил руку вперед, в сторону озера. Все обернулись: над камышом в воздухе, в туманной дымке мерно плыли человеческие головы, Да, именно головы! Их было два десятка — в кепках, шапках и фуражках. Это походило на мираж. Мы пришли в себя, только когда показался первый всадник.
Тогда мы вскочили на ноги. Все стало ясно: всадников по шею закрывала пелена низко стелющегося тумана.
— Да это же Николай! — воскликнула Таня, узнав в первом всаднике Логачева.
Логачев приветственно поднял руку.
— Партизаны! Ура! — крикнул, не сдержавшись, Сережа и подбросил вверх кепку.
Да, это были партизаны, все на лошадях. Я насчитал восемнадцать человек, кроме Логачева. Они обогнули край озера и направились к нам. Мы поспешили навстречу. Логачев вырвался вперед, ловко соскочил с седла и, вручая мне записку, доложил, как заправский служака:
— Товарищ майор, ваше задание выполнено!
— Молодчина, Николай! — сдержанно ответил я, развернул записку и прочел:
Наслышан краем уха о вас, товарищ майор, и о ваших делах. Рад помочь в общем деле. Вместо пятнадцати ребят посылаю восемнадцать. Надеюсь, что все вернутся в целости и сохранности. За старшего у них Трофим. Ребята подходящие, бывалые, обстрелянные. Принимайте под свою команду. Желаю победы! Надеюсь, что все кончится хорошо.
Подписи не было. «Правильно! — отметил я про себя. — Командир отряда, видно, стреляный воробей». Я смял записку и бросил ее в огонь.
Партизаны поспешно сняли оружие и бросили поводья на руки трем коноводам.
— Лошадей в лес и глядеть в оба! — хрипловатым басом скомандовал широкоплечий, приземистый человек лет под пятьдесят и, окинув нас быстрым взглядом, крупно, вперевалку зашагал ко мне.
Но по пути его перехватил Сережа Ветров. Он бросился к нему, схватил его за руку и
