передок, он взял вожжи и прикрикнул на лошадь:
— Шевелись, голуба! Смелее! Чего чухаешься?
Лошадь тронула, робко, с опаской ступила на настил и потянула за собой телегу. Я наблюдал, сдерживая дыхание. Фома Филимонович неожиданно хлестнул лошадь — она рванула, и телега вдруг с треском осела и погрузилась вместе с настилом в воду по самые ступицы.
— Черт! — выругался Гюберт и поднялся на телеге во весь рост. — Я же спрашивал тебя, псина старая: засядем или нет?
Фома Филимонович покачал головой и промолчал, как бы соображая, что предпринять дальше.
Я выжидал наиболее удобного момента. И он пришел: Гюберт в сердцах бросил ружье на телегу, выбрался на край ее, примерился и прыгнул на берег.
Похитун попытался проделать то же самое, но потерпел аварию. Он не допрыгнул до берега и растянулся на бревнах. Быстро поднявшись, он вскарабкался на четвереньках на берег и, схватившись за ушибленную коленку, присел на корягу.
Кобыла стояла неподвижно, понурив голову, равнодушная ко всему.
Фома Филимонович перелез через лошадь, ступая по оглобле, выбрался на противоположный берег и ухватился за уздечку. Я бросил взгляд на солдат. Двое из них спрыгнули и зашагали в нашу сторону.
Кажется, пришло время действий… Гюберт был без ружья. Опасение внушали лишь солдаты, но я надеялся на Трофима Степановича и его ребят, уже державших врагов на мушке.
— Хальт! Хенде хох![13] — крикнул я во всю силу легких и навел автомат на Гюберта.
Как и следовало ожидать, солдаты от неожиданности сначала опешили, потом схватились за оружие, раздалась даже короткая очередь, тотчас же прерванная залпом из кустов. Партизаны выскочили на дорогу и бросились к оккупантам, чтобы проверить, не остался ли кто в живых.
Похитун стоял бледный, с вытаращенными глазами, подняв руки вверх, насколько это возможно.
Гюберт, обычно надменный, расчетливый и хладнокровный, на мгновение тоже растерялся. Он смотрел на меня и, видимо, не верил собственным глазам.
— Нидер![14] — раздался зычный голос Трофима Степановича. Он бежал с автоматом в руке к Гюберту. — Хенде хох!
Нет, Гюберт не поднял рук. С искаженным злобой лицом он отпрянул назад и протянул руку к кобуре.
Но его опередил Логачев. Он обрушился на Гюберта, точно снаряд. Оба упали, через секунду Логачев вскочил. Он успел стукнуть Гюберта в солнечное сплетение. Удар был точен. Гюберт согнулся, но, видимо, нечеловеческим усилием воли вскочил и вновь попытался вытащить пистолет. Логачев сжал его руку. Гюберт сильно пнул его ногой. Тут подоспели я и Трофим Степанович.
Гюберт был ловок, изворотлив и физически силён. Мы трое едва справились с ним. Он рычал, как зверь. Со свирепым отчаянием он наносил нам удары ногами, руками, головой, пытался кусать.
Бесспорно, он отлично понимал, что нужен нам живой, а не мертвый, и это давало ему хорошие козыри.
Наконец мы одолели его. Я скрутил ему руки за спину. Трофим Степанович навалился всем телом на ноги. Логачев держал его плечи.
Подоспевшего Березкина Логачев попросил:
— Мишутка, достань-ка у меня из кармана веревочку. Быстро!
Тот вытащил небольшой моток прочного шнура от парашютных строп. Мы крепко стянули руки и ноги Гюберта. Он дышал тяжело, порывисто, на губах его выступила пена. Мне казалось, что он вот-вот задохнется.
Я вытер мокрое лицо и перевел дух.
— Хомяков, он же майор Стожаров! — отрекомендовался я. — Привет от Виталия Лазаревича!
Гюберт дернулся всем телом, выругался сквозь зубы, сверкнул глазами.
Подошел залепленный грязью Фома Филимонович. На губах его играла плутоватая улыбка. Он держал за руку Таню.
— Вот так, господин хороший, — проговорил он с усмешкой. — Знай край, да не падай! А за внучку спасибо… Вот она, внучка-то! Помогла ваша бумажка. Устроилась девка и жила, как у бога за пазухой.
Такой издевки Гюберт не смог перенести. По лицу его пробежала судорога. Подавшись вперед, он плюнул в сторону старика.
— Ишь ты, какой бешеный! — с невозмутимым спокойствием проговорил Фома Филимонович. — Жаль, что ты связанный, а то бы я показал тебе, как плеваться.
— Кончайте, хамье! — прохрипел Гюберт.
— Эге! — воскликнул старик. — Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Быстрый ты больно, господин хороший. Потерпи малость, мы больше терпели. Тебя кто в гости звал к нам в Россию, а?.. — Он опустился на корточки, пощупал шнур и заключил: — Ничего, прочно…
Я распорядился обыскать убитых солдат и взять все их документы, а сам занялся карманами Гюберта и Похитуна.
Похитун вел себя чрезвычайно благоразумно. Он не оказал ни малейшего сопротивления, сидел обмотанный веревкой и мелко постукивал зубами, точно в лихорадке. Трясущийся мешок костей…
Фома Филимонович подошел и к нему, сопровождаемый Сережей Ветровым.
— Вот и молодчина! — проговорил старик. — Сразу лапки поджал — и ребра тебе не наломали… Покорную голову и меч не сечет. Говорил тебе сколько раз: сиди дома, соси свою брыкаловку и не суй нос в лес! Не послушал… А что это у тебя в брюхе так урчит?
— Это у него на почве несварения желудка, — серьезно сказал Сережа Ветров.
— Пить… пить… — мертвым голосом попросил Похитун.
— Можно, — отозвался Фома Филимонович. — Ради старой дружбы, можно. Ну-ка, внучка, спроворь моему «другу» водицы.
Таня улыбнулась и пошла за котелком.
А кобыла Фомы Филимоновича продолжала стоять все на том же месте. Теперь она не торопясь сосала зеленую воду из протока, потряхивала головой, пофыркивала.
— Умная тварь! — ласково произнес старик и зашагал к лошади.
45. ОГОНЬ И ГРАНАТЫ
Первая часть операции была, закончена. Солнце клонилось к, закату. Мы готовились к выступлению. Партизаны подвешивали к седлам гранаты, обвертывали тряпками запалы и прятали их кто в карманы, кто в шапку. Особенно осторожно нужно было обращаться с бутылками самовоспламеняющейся жидкости «КС». Их приходилось нести в руках, так как в мешках они могли разбиться. Минеры, сидя в сторонке, возились с деревянными самодельными коробками, набитыми взрывчаткой.
Я сунул в один карман толовую шашку, а в другой — медный капсюль с кусочком бикфордова шнура.
Таня и Сережа укладывали на телеги пустые мешки и оружие. Трофим Степанович и Логачев давали последние указания двум партизанам, которые должны были вести Гюберта и Похитуна сразу на поляну, на наш аэродром.
— Смотрите, хлопцы, строже, как бы не убежали эти гады, — предупредил Карягин. — Этот господин Гюберт, видать, хитрый, как змей.
Ко мне подбежала встревоженная Таня и, кивая на белку, которая была в ее руках, спросила:
— А как же быть с ней, Кондратий Филиппович?
Я усмехнулся. Действительно, проблема!
— Давай мне своего зверя, — сказал один из партизан, который должен был конвоировать пленных, — я его уберегу.
В поход к «осиному гнезду» выступали двадцать четыре человека.
