практика. Он рассматривал это как средство продолжения интеллектуального и политического диалога, которым очень увлекался, и за его подписью появлялось много статей в «Интернационале», официальном журнале троцкистов. Написаны они были безвозмездно.
В романе «Девушка, которая играла с огнем» Лисбет Саландер подозревается в убийстве журналиста Дага Свенссона, чью книгу о торговле проститутками из Восточной Европы подготовил к изданию «Миллениум», и его подруги, криминолога Миа Бергман, которая исследовала ту же тему сексуальной эксплуатации. О том, что ее объявили в розыск, Лисбет узнает, услышав, как разглагольствует с телеэкрана Петер Телеборьян, главный врач детской психиатрической клиники Святого Стефана в Уппсале, куда ее отправили более десяти лет назад. И замечает, что почему-то ни одна газета не упоминает о практике помещения пациентов в так называемую «комнату, лишенную раздражителей». Эту методику она сравнивает с той, что применялась к политическим заключенным во время процессов 30-х годов в Москве, и поясняет: «Лишение арестантов чувственных ощущений, согласно Женевской конвенции, классифицировалось как негуманное обращение, но диктаторские режимы охотно использовали этот метод в экспериментах по промыванию мозгов». Мы со Стигом хорошо разбирались в этом вопросе, поскольку в течение долгих лет много о нем читали. Для Сталина все политические оппоненты были предателями. Он уничтожал их физически, убирал упоминания о них из книг и прочих тогдашних источников информации, что привело к тотальному переписыванию истории. Выражение «московский процесс» стало для нас нарицательным обозначением.
Употреблять одни и те же слова, иметь одинаковые вкусы, одинаковые стремления — все это так естественно для пар, которые познакомились в ранней юности и выросли вместе. И тем не менее сейчас мне трудно объяснить, в какой момент мы со Стигом почувствовали, что созданы друг для друга. Более десяти лет спустя он писал: «Я уже больше не верил, не мог себе представить, что встречу еще кого-нибудь кроме тебя, кто бы так меня понимал». Я же сразу почувствовала, что этот человек правильно сложит пазл моей жизни и станет для меня самым главным.
Но в то же время наши отношения складывались отнюдь не легко и не гладко. Кто сможет спокойно отнестись к тому, что его личность и жизнь будут постоянно подвергаться обсуждению? Должна сказать, это достаточно тягостное чувство, сродни осознанию бесконечности Вселенной. Порой нам хотелось пойти на попятный и расстаться, но наше взаимное влечение было слишком сильно. Мы оказались в одной упряжке, хотя и страшились этого.
И в течение тридцати двух лет всегда находили, что сказать друг другу, о чем поведать, о чем поспорить. Мы вместе читали, искали, отстаивали, создавали.
Нам обоим это нравилось, а лично мне приносило огромную радость.
Стиг был человеком очень нежным и экспансивным.
С ним я поняла, что значит «иметь родственную душу».
Путешествие в Африку
В 1977 году, двадцати двух лет от роду, Стиг осуществил свою мечту: поехал в Африку.
Деньги на путешествие он в течение шести месяцев зарабатывал тяжелым трудом на лесопилке в Хёрнефорсе. Зачем ему было туда надо? Он так и не смог мне толком объяснить, и на то были свои причины. Я знала только, что его направил в Африку Четвертый интернационал, коммунистическая организация, основанная Троцким в 1936 году, после исключений и репрессий, которые обрушил Сталин на членов Третьего интернационала. Миссия Стига состояла в том, чтобы войти в контакт с определенными группами, вовлеченными в гражданскую войну в Эфиопии. Возможно, речь шла о передаче денег или документов. В этом заключался немалый риск. Стиг потом рассказывал, как ему случилось обучать бойцов местной милиции обращаться с минометом, передавая им знания, полученные за время военной службы. Оружие, поставленное Советским Союзом и спрятанное среди холмов Эритреи, предназначалось для женских отрядов. У Стига также имелись честолюбивые планы написать несколько статей о континенте, который его так интересовал и где события развивались так стремительно. Однако за все время его поездки, с февраля по июль, ни одна газета не заинтересовалась сюжетами, которые он предлагал. Надо думать, его сочли слишком молодым и неопытным репортером, хотя в период военных действий между Эфиопией и Эритреей ни один журналист из Швеции или какой-нибудь другой страны на позициях не присутствовал. Это было слишком опасно.
Покинув Умео, Стиг сначала отправился в Стокгольм, чтобы получить визы. Я поехала за ним — попрощаться. Встретив меня на вокзале, он не помнил себя от радости.
В последующие месяцы я получала от него письма, приходившие очень нерегулярно и из разных мест. Он выражался в них весьма осмотрительно и сжато, словно вел бортовой журнал. В письма не попало многое из того, о чем Стиг рассказывал мне потом: он опасался ареста и не хотел, чтобы важная информация оказалась в скверных руках и причинила вред тем людям, с которыми он встречался. Во время этого путешествия он подхватил малярию и серьезно заболел. В один прекрасный день он вдруг заблудился: глаза застилала пелена и он еле дошел до отеля, двигаясь на ощупь вдоль стен, а добравшись до комнаты, сразу потерял сознание. Когда его обнаружили, то срочно отправили в госпиталь. Я узнала обо всем этом из письма, написанного вскоре после событий и пришедшего в один из летних дней. Оно потрясло меня до глубины души. Было страшно читать, как у Стига отказали ноги; как он, очнувшись в больнице, увидел на своей подушке засохшую кровь предыдущего пациента и снова потерял сознание. Я узнала, что Стиг едва не умер. А еще он писал, что понял, как много я значу для него, как он меня любит и что после возвращения хочет жить только со мной. Для меня не было новостью, что наши отношения крепки и серьезны, но он никогда не говорил мне об этом с такой торжественностью. Я читала письмо и плакала от страха, облегчения и счастья — Стиг выжил, и теперь мы будем строить нашу жизнь вместе.
Стокгольм
Обучение в университете Умео обогатило мою общую культуру, но все же не оставило желания после экзаменов продолжить учебу по прежнему профилю. Надо было решать с дальнейшим выбором, и я предпочла архитектуру. Эта дисциплина соединяла в себе все, что мне нравилось: и технику, и творчество. В 1977 году в Стокгольме я поступила в Королевскую техническую школу на факультет архитектуры. Несколькими месяцами позже приехал Стиг. В те времена найти жилье уже было непросто, но нам сдал комнату Сванте Бранден, психиатр, друг Стига, живший в Умео по соседству с ним.
Сванте появляется на страницах третьего тома «Миллениума» — «Девушка, которая взрывала воздушные замки». Он поддерживает Лисбет Саландер, сообщив о том, что анализ доктора Петера Телеборьяна — фальшивка и девушку поместили в психиатрическую лечебницу незаконно. Такой поступок был вполне в духе Сванте. Как и большинство наших друзей, он категорически выступал против любой формы насилия и посягательств на права человека и его свободы. За что Стиг и отдал ему дань уважения, сделав одним из героев «Миллениума».
Но аренда этой комнаты не решала наших проблем: там нельзя было жить вдвоем и потому мы не могли оставаться в ней долго. В те времена молодежи разрешалось за умеренную плату снимать меблированные комнаты в домах, идущих на снос, и мы тоже нашли себе такую, но в ней не было никаких удобств: ни горячей воды, ни отопления, так что и здесь мы не задержались. После этого Стиг нашел комнату в южном пригороде Стокгольма, и только в 1979 году я получила крошечную двухкомнатную квартиру в Ринкебю — такие квартиры давали студентам на период учебы. В ней мы прожили шесть лет. Нам так понравилось это место, что и новую квартиру мы стали подыскивать там же и в итоге застряли в Ринкебю на двенадцать лет. В то время там жили в основном иммигранты, и сейчас в Ринкебю можно найти представителей более семидесяти национальностей. Это был настоящий тигель, место великолепного смешения культур. Это благодаря Ринкебю трилогия «Миллениум» буквально пестрит иностранными
