невероятно и так же естественно превращение мещанки Балканихи в большую силу растеряевского общества, в бесспорный авторитет. 'Вес', 'почет', 'слава', 'власть' — вот какими словами характеризует повествователь растущее влияние своей героини. Как Толоконников, она делает добрые дела и так же, как он, обращает в орудие мучительства свой филантропический деспотизм. Всеобщая забитость, невежество, вечный страх за нынешний и завтрашний день предрасполагают людей склонять головы перед человеком, хоть чем-нибудь выделяющимся из общей массы. На этом держится и авторитет самозваного 'медика' Хрипушипа, снискавшего всеобщее уважение россказнями о своих познаниях и успехах во врачевании, и чем невероятнее его россказни, тем больше им верят.
В особенности тягостна в изображении Успенского судьба молодого поколения. Есть в 'Нравах Растеряевой улицы' маленький эпизод о том, как мальчик-сирота лет девяти, приблудившийся к фабричным рабочим, в день получки вместе со взрослыми просит 'лащет'. Хозяин дал ему гривенник. 'Тот бросился ему в ноги, брякнувшись об пол всем, чем только можно брякнуться: лбом, локтями, коленками…' Эта короткая фраза, заканчивающаяся выразительным многоточием, лучше длинных слов характеризует трагизм ситуации. Шестнадцатилетний подросток Алифан выучился читать и до страсти увлекся единственной прочитанной им книгой 'Путешествие капитана Кука', за что и стал посмешищем всей улицы; ему суждено погибнуть в трясинах растеряевского невежества. Гибнет и малый лет семнадцати, самоварщик Кузька, племянник и воспитанник Балкановой, и гибнет он, как ни странно, от достатка. Закормленный и усыпленный с детства до такой степени, что его окаменелая голова была не в силах хоть чем-нибудь заинтересоваться, он становится жертвой удручающей скуки и беспредметной злобы. Погибает он, выпив на спор четверть пива…
Страшны растеряевские смерти, страшны растеряевские жизни, страшна там нужда и страшен достаток. Страшна и растеряевская любовь. Казалось бы, откуда ей взяться там, где человеческим чувствам и зародиться невозможно? И все-таки бледный призрак ее мелькает в последней главе очерков, с горьким сарказмом названной 'Благополучное окончание'. Прохор Порфирыч женится на девице, которая жила на содержании некоего капитана. Тот выдает ее замуж, назначив приданое в полторы тысячи. И хотя всем ясен корыстный характер этой сделки, все участники ее довольны, а бедная невеста счастлива. Из 'метрессы' она превращается в порядочную женщину, это спасение, и когда она говорит своему избавителю: 'Голубчик!.. милый мой!..', то в этих незатейливых словах слышится любовь, — жалкая, растеряевская, вряд ли сулящая радость, но все-таки любовь. 'Благополучное окончание' так же печально, как и вся растеряевская эпопея. В ней все говорит о том, что больше так жить невозможно. Невысказанная прямо мысль о необходимости и неизбежности обновления просвечивает во всех рассказах автора о людях и нравах Растеряевой улицы.
2
В рассказе 'Будка' (1868), близком по духу и настроению к 'Нравам Растеряевой улицы', перед нами застойное существование уездного городка, живущего ничем не поколебленной жизнью. Символ этой старой жизни — полицейская 'будка', 'кутузка', 'сибирка', внешним обликом своим напоминающая 'храм муз' на занавесе провинциального театра — черта, не лишенная иронической характерности: возвышенная поэзия и трезвая проза старого порядка слились здесь воедино. Символична и фигура хозяина этого полицейского храма будочника Мымрецова с его девизом 'тащить' и 'не пущать' — девизом, ставшим с легкой руки Успенского крылатым словом. Это предшественник чеховского унтера Пришибеева, существо, изувеченное, пришибленное и пришибающее, соединяющее в одном лице трепет перед грозным начальством и грозную власть над 'шиворотами'.
На этом символика заканчивается и возникает быт. В полицейской будке в сфере деятельности Мымрецова совершаются различные житейские происшествия. Через будку движется человеческий поток — жалобщики и виноватые, будка оказывается средоточием событий — событий вполне будничных, обычных, но взятых в их критической точке. Перед читателем проходят человеческие жизни, очень разные и в то же время почти одинаковые, — все неустроенные, неблагополучные, исковерканные. Старуха прачка приходит с жалобой на зятя, который пьет и колотит жену. Как он это делает, прачка показывает жестом, изображающим полоскание белья. Ограничься Успенский этим, он создал бы характерный эпизод из жизни городской бедноты, и только. Но Успенский всегда вносит в такие эпизоды элемент странности, необычности и ощущение неразрешимости противоречий. В данном случае сложность заключается в том, что пьяница муж хочет забрать жену в деревню. Кажется, что может быть хуже положения прачки, стирающей белье с утра до ночи, в жару и в холод на речке. Но нет, перемена этой доли на мужицкую воспринимается городской беднотой как нечто страшное, невозможное. В итоге все запутывается в такой клубок, который ни распутать, ни разрубить невозможно. И так всегда у Глеба Успенского, таков его принцип изображения народной жизни. Он смотрит на эту жизнь не извне, не с некоего расстояния, когда видна только общая картина, а изнутри, когда в глаза бросаются самые мелкие частности, смешные и нелепые на чужой взгляд, но бесконечно существенные и болезненно важные для участников события. Успенский дает им слово, в его рассказах звучит их речь, но когда автор говорит от себя, он все равно говорит
В той же 'Будке' иной раз оба взгляда — 'посторонний' и 'свой' — сохраняются, одно и то же событие мы видим как бы двойным зрением. Вот мещанин выдает замуж свою внучку, прекрасную девушку, миловидную собой и к тому же отличную рукодельницу, за хромого пьяницу кондитера. Грустная суть этого события видна сама собой, но при ином взгляде все получает другое значение: кондитер, оказывается, человек состоятельный, завидный жених, лучше многих; все понимают это, даже у невесты 'грустное лицо чуть не плакало, но все-таки улыбалось'. И мещанин, сердечно жалеющий свою внучку, тем не менее с чувством гордости приготовляется устроить 'трагическую свадьбу с музыкой'. Даже музыка здесь трагична: на свадьбе будет одна скрипка, но музыкантов трое: один играет, другой дает свою скрипку, третий поставляет струны ('Моя часть — струна', — опять-таки с гордостью говорит он), одного зовут на свадьбу 'для музыки', остальных для пропитания. Это трагично, смешно и трогательно: музыкальная троица представляет собой нечто спаянное, артельное, неделимое, но при этом у каждого из них свой характер и своя гордость. Эта черта особенно поразительна: бедняки Успенского, загнанные жизнью почти до потери облика человеческого, не теряют не только достоинства, но именно гордости.
Вообще в произведениях Успенского свет во тьме светит довольно часто. В 'Будке' возникает даже своеобразная трагическая идиллия; как ни парадоксально такое сочетание, для Успенского оно вполне органично. Пьяница портной ('нету не пьяниц-то, нету их', — как говорил знакомый нам мещанин) вдруг сердечно пожалел девушку из публичного дома, почему-то привязавшуюся к нему и, протрезвившись не только не прогнал ее со двора, как полагалось бы сделать, но, тронутый ее расположением, оставил девушку у себя. По всему видно, что дело здесь серьезное и что он на ней женится. Это нравственное возрождение человека, это появление новых, незнакомых ему прежде чувств. Они выражаются до чрезвычайности странно, бессвязными речами, какими-то непонятными возгласами, рукопожатиями, недомолвками:
'— Пон-ни-маешь ай нет?
— Понимаю, Данил Гордеич, понимаю-с!
— Ну, и боле ничего! Так я говорю?
— Так, так…
— Ну, и шабаш!.. Только всего!'
В каждой реплике, при всей ее кажущейся незначительности, виден характер ситуации и партнеров: он слегка куражится, она робеет, — все, казалось бы, как прежде, но за всем этим чувствуется радостное удивление перед неожиданным поворотом судьбы, и благородная решимость, и светлая надежда, и многое иное, чему нет названия на обыденном языке.
Характерно, однако, что заканчивает Успенский свою 'Будку' не этим светлым (если такое слово уместно здесь) эпизодом, а 'трагической свадьбой'. Успенский совсем не утешитель: он не хочет обнадеживать и боится благонамеренных обманов. Его голос теплеет, когда он рассказывает, как проблеск
