— Я не понимаю, о чем Вы говорите, — сказал Гарри.
— Разве ты не помнишь, как, лежа в больнице, ты спросил меня, почему Волдеморт пытался убить тебя, когда ты был ребенком?
Гарри кивнул.
— Должен ли я был тогда ответить?
Гарри взглянул в синие глаза и ничего не сказал, но его сердце опять ускорило бег.
— Все еще не видишь недостатков в моем плане? Нет, наверное, нет. Как тебе известно, я решил не отвечать тебе. Одиннадцать лет, сказал я себе, возраст слишком юный, чтобы всё узнать. Я не собирался открывать тебе твою тайну в одиннадцать лет. Слишком тяжкое знание для столь юного возраста. Уже тогда я должен был распознать признаки опасности. Я должен был спросить себя, почему меня мало встревожило, что ты так рано задал вопрос, на который однажды я должен дать ужасный ответ. Я должен был осознать, что слишком обрадовался мысли не отвечать тебе тогда же, в тот самый день… Ты был еще молод, слишком молод.
Итак, мы подошли к твоему второму году в Хогвартсе. И опять ты принял вызов, с которым не сталкивались даже взрослые колдуны. И опять ты оправдал мои самые безумные надежды. Однако, на этот раз ты ничего не спрашивал о том, почему Вольдеморт оставил тебе эту отметину. Мы обсуждали твой шрам, о да, и подошли очень близко к теме. Почему я не сообщил тебе все? Мне казалось, что получить такую информацию в двенадцать лет будет ненамного легче, чем в одиннадцать. Я разрешил тебе уйти, запачканному кровью, усталому, но воодушевленному, и если у меня и появилось тревожное предчувствие от того, что я до сих пор не сообщил тебе правды, то оно быстро прошло. Ведь ты все еще был таким юным… и я не смог найти в себе силы испортить ночь твоего триумфа…
Ты видишь, Гарри? Теперь ты видишь недостаток в моем блестящем плане? Я попал в ловушку, которую предвидел, которую мог и должен был избежать…
— Я не…
— Я слишком беспокоился о тебе, — сказал Дамблдор просто. — Я беспокоился больше о твоем счастье, нежели о том, чтобы ты узнал правду, больше о твоем душевном спокойствии, чем о своем плане, больше о твоей жизни, чем о жизнях, которые будут погублены в случае, если план потерпит крах. Другими словами, я действовал в точности так, как и ожидал Волдеморт от любящего глупца. Было ли это защитой? Я защищал тебя от любого, кто наблюдал за тобой, как и я — а я наблюдал за тобой более пристально, чем ты можешь себе представить, желая спасти тебя от лишней боли: ведь ты уже настрадался… Что мне было до безликих, безымянных людей и существ, которым суждено было погибнуть в туманном будущем, если здесь и сейчас ты был жив, доволен и счастлив?… Я никогда и не мечтал, что мне придется заботиться о таком человеке, как ты…
Мы подошли к твоему третьему году. Я наблюдал издалека за тем как ты отражал дементоров, как ты нашел Сириуса, как ты узнал, кем он был, и спас его. Мог ли я рассказать тебе правду тогда, в тот момент, когда ты с торжеством выхватил своего крестного отца из челюстей Министерства? Но теперь, когда тебе исполнилось тринадцать лет, поводы для молчания начали иссякать. Возможно, ты и был модод, но доказал, что являешься исключением. Я был в тревоге, Гарри. Я знал, что этот момент наступит скоро… Но ты вышел из лабиринта в прошлом году, увидев смерть Седрика Диггори, едва-едва сам избежав гибели, и я не рассказал тебе, хотя знал, что теперь, когда Волдеморт вернулся, я должен сделать это как можно скорее. А сегодня ночью я понял, что ты был готов узнать правду уже давно, что я оберегал тебя слишком долго, ты доказал, что мог принять это бремя раньше. Мое единственное оправдание в том, что, наблюдая, как ты несешь бремя, уже большее, чем любой другой ученик когда-либо посещавший эту школу, я не мог возложить на тебя дополнительный груз, к тому же самый тяжкий.
Гарри подождал, но Дамблдор молчал.
— Я все еще не понимаю…
— Волдеморт пытался убить тебя ребенком из-за пророчества, сделанного незадолго до твоего рождения. Ему было известно о пророчестве, но не знал его полного содержания. Он пытался убить тебя, когда ты был ребенком, веря, что исполняет его. Он обнаружил, на свою беду, что ошибся, когда проклятие, призванное убить тебя, обратилось против него самого. И поэтому, с тех пор как он вернул себе тело, и особенно после твоего чудесного спасения от него в прошлом году, он стремился услышать пророчество полностью. Оружие, которое он искал столь усердно со времен своего возвращения, — это знание того, как уничтожить тебя.
Солнце полностью взошло: кабинет Дамблдора купался в его лучах. Стеклянный ларец, в котором лежал меч Годрика Гриффиндора, светился матовой белизной, куски приборов, которые Гарри сбросил на пол, блестели, как капли дождя, а позади него птенец Фоукс в своем гнезде из пепла издал нежное чириканье.
— Пророчество разбилось, — бесцветным голосом произнес Гарри. — Я тащил Невилла вверх по скамьям в том… в той комнате со сводчатой аркой…и порвал ему мантию, и оно упало…
— Разбившаяся вещь была просто записью пророчества, хранимой Отделом Тайн. Но само пророчество было сказано одному человеку и этот человек отлично может его повторить.
— Кто его слышал? — спросил Гарри, подумав, что уже знает ответ.
— Я, — ответил Дамблдор. — Однажды сырой и холодной ночью шестнадцать лет назад в комнате над баром в гостинице 'Кабанья голова'. Я пошел туда, чтобы увидеться с претенденткой на должность преподавателя Прорицания, хотя это и противоречило моему убеждению, что Прорицание не следует преподавать вообще. Впрочем, претендентом была праправнучка очень известного и очень одаренного провидца, и я подумал, что следует встретиться с ней просто из вежливости. Я разочаровался. Мне показалась, что у нее самой нет и намека на дар. Я сказал ей, надеюсь вежливо, что не считаю её подходящей для этой должности и развернулся, чтобы уйти.
Дамблдор поднялся на ноги и прошел мимо Гарри к черному шкафчику за насестом Фоукса. Он наклонился и, выпрямившись, достал оттуда неглубокую каменную раковину с рунической резьбой по краям, в которой Гарри не так давно увидел своего отца, мучающего Снейпа. Дамблдор вернулся к столу, поставил на него думоотвод и поднес палочку к собственному виску. Затем он извлек оттуда серебристые, похожие на паутину, налипшую на палочку, мысли и поместил их в раковину. Он снова сел за стол, и какое-то время наблюдал, как текут и вращаются в раковине его мысли. После, вздохнув, он поднял палочку и прикоснулся ее кончиком к серебристому веществу. Из него выросла закутанная в шаль фигура, с неестественно увеличенными из-за очков глазами, и начала медленно вращаться, причем ее ноги оставались в раковине. А затем Сибилла Трелани заговорила, не своим обычным неземным, мистическим голосом, а голосом резким и хриплым, который Гарри однажды уже слышал от неё: 'Тот, в чьей власти победить Тёмного лорда, скоро придет… родится у тех, кто трижды выстоял против него, родится на исходе седьмого месяца… и Тёмный лорд отметит его как равного, но у него будет сила, неведомая Тёмному Лорду… и кто-то из них примет смерть от другого, не жить одному, если выжил второй… Тот, в чьей власти победить Тёмного лорда, родится на исходе седьмого месяца…'
Медленно вращаясь, профессор Трелани погрузилась в серебряную массу и исчезла. В кабинете стояла абсолютная тишина. Ни Дамблдор, ни Гарри, ни один из портретов не произнес ни звука. Даже Фоукс затих.
— Профессор Дамблдор? — очень тихо обратился Гарри к Дамблдору, все еще глядящему на думоотвод, погрузившись в свои мысли.
— Это… это означало… что это означало?
— Это означало, — сказал Дамблдор, — что единственный человек, у кого есть шанс навсегда победить Лорда Волдеморта, был рожден в конце июля, почти шестнадцать лет назад. Этот мальчик должен был родиться у родителей, которые уже трижды бросали вызов Волдеморту.
Гарри почуствовал: вот сейчас он поймет… Ему опять стало трудно дышать.
— Значит, это я?
Дамблдор мгновение рассматривал его сквозь стекла очков.
— Странность в том, Гарри, — мягко произнес он, — что речь, возможно, шла вовсе не о тебе. Пророчество Сибиллы подходило для двух мальчиков-магов, которые оба были рождены в конце июля того года, родители обоих состояли в Ордене Феникса, и обе супружеские пары трижды едва спаслись от Волдеморта. Одним, конечно, был ты. Другим был Невилл Лонгботтом.
