– Все… видать, последние часы доживаю… – хрипит и клокочет воздух в его груди.
– Да поживешь еще, – обняв, прижимаю к груди его седую голову. – Вот выберемся из этой проклятой норы и поедем сначала в Саратов – в твои родные места; потом ко мне – в Подмосковье. Пора тебе пожить по-человечески. Уж кто-кто, а ты это заслужил!
Глава одиннадцатая
– Это правда? – переспрашивает старик дрожащим шепотом.
Я только что сообщил о его частичной реабилитации в 1955 году и о полной в 93-м. О возвращении честного имени, всех боевых наград, а также офицерского звания.
– Правда.
Он благодарно сжал мое запястье.
– Ты вот что, Женя… Кажется, ты сильно расстроен из-за своего товарища. Он жив?
– Был жив, когда по приказу какого-то зловредного типа его уносили в правый коридор.
– Тип с высоким лбом, похожий на профессора?
– Точно.
– Плохо дело.
– Почему?
– Видать, вы многих подстрелили, коль паук Рашер уволок к себе пленного.
– Рашер? Где-то я слышал эту фамилию.
– Зигмунд Рашер – эсэсовский врач из концлагеря Дахау. Подонок, отправивший на тот свет сотни пленных. В лагере я с ним впервые и повстречался.
«Точно! – припомнил я разговор с Горчаковым. – Шеф тогда обмолвился о бесчеловечных экспериментах этого злодея».
– А мне говорили, будто в конце войны его расстреляли.
– Жив, сволочь, и здравствует. Немцы – мастаки на всякого рода постановки.
Это верно. Вот и базу на советском архипелаге втихаря отгрохали. И кто знает, сколько подобных баз разбросано по шхерам и фиордам нашего Севера?…
– Как ты прознал, что я здесь? – привстал дед на локтях.
– Ты же сам написал письмо и вложил его в герметичную фляжку.
– Да, было дело. Нашел на камбузе лист бумаги, выпросил у кока карандаш, украл у механиков флягу. Потом сочинил письмо, закупорил его воском и в надежде на чудо сунул в шпигат легкого корпуса подлодки.
– Оно свершилось, дед; субмарина вышла из базы, и фляжку вытянуло потоком воды наружу. Вскоре ее обнаружили полярники с одного из островов архипелага.
Старик силился что-то сказать, но из коридора донесся топот, лязгнул засов, в открывшийся дверной проем ворвался тусклый свет коридорной лампы. Трое пожилых немецких матросов занесли в карцер и бросили на каменный пол Маринина. Он был без гидрокостюма, но в своем шерстяном белье, местами обильно пропитанном кровью.
– Володя! – потащил я его на свободную кровать.
– Все нормально, товарищ капитан второго ранга, – мямлил старлей. – Все нормально…
Он был очень слаб. Я торопливо осмотрел его, пока дверь не прищемила узкий луч света.
– Сколько взяли крови?
– Прилично. Около литра.
Это много даже для абсолютно здорового человека, а Маринин ранен. Прежде чем дверь со скрипом прикрылась, я успел заметить настоящий резиновый жгут, стягивающий раненое бедро.
Бухнул засов, и карцер снова погрузился во мрак.
– Допрашивали? – спросил я сочувственно, накрывая напарника каким-то тряпьем.
– Пытались узнать, на каком корабле мы пришли в бухту Нагурского.
– А ты?
– Прикинулся, будто теряю сознание.
– Молодец. Все сделал правильно…
Дед напомнил о себе кашлем. Успокоившись, он возился, потом свесил ноги и сел.
– Вам нужно выбираться отсюда.
– Хотелось бы. Пока эти недобитки не узнали истину.
– А в чем заключается истина?
– В том, что в бухте Нагурского нас дожидается не вооруженный до зубов крейсер, а небольшое научное судно. С командой в двадцать человек.
– Это плохо, – закряхтел старик, поднимаясь с кровати.
– Скажи, из базы имеется второй выход?
– Есть. Длинный наклонный шурф, ведущий на вершину скалы. Но воспользоваться им не удастся.
– Почему?
– В шурфе несколько дверей толщиной около полуметра каждая. А ключи от них лежат в личном сейфе Хайнца Мора.
– Тогда остается тоннель. Но для этого нужно раздобыть дыхательные аппараты и поднять задвижку.
– Я могу это устроить, – спокойно произнес дед, словно речь шла о сущей безделице.
– Как?!
– Слушайте меня внимательно…
План был рискованный и имел парочку белых пятен в завершающей фазе. Выслушав старика, я задал единственный вопрос:
– А что, если нам захватить подлодку?
– Исключено, – просто ответил он. – По приказу капитана Мора крышки главного и всех аварийных люков после каждого похода наглухо завариваются. А срезаются только перед началом подготовки к следующей охоте.
Сурово. Значит, других вариантов нет. Времени разжевывать, разбираться и репетировать – тем более. Сейчас проклятая немчура поднимется по наклонному шурфу на вершину скалы, разглядит вместо крейсера беззащитное научное судно и… сначала прикончит нас, затем выведет по тоннелю лодку и разберется с «Академиком Челомеем». А потом ищи ее на просторах Мирового океана…
В общем, я согласился. В конце концов, дед знал о подземелье в тысячу раз больше нас, а в некоторых особенностях разбирался получше немцев.
– Зрения меня лишили, зато остался слух, обоняние и чувствительные руки. – Дед копался в углу около крана с водой. – Все это с лихвой заменяет пару глаз. В особенности там, где не хватает нормального дневного света.
– Как ты потерял зрение?
– Рашер выколол глаза за попытку побега. И за то, что не попал ему в сердце ножом.
– Давно?
– В конце шестьдесят четвертого. В том году спятил командир «Верены» – капитан-лейтенант Ценкер.
– Той лодки, что подорвалась на мине в бухте?
– Точно. Все люди из команды Ценкера умерли от неизвестной болезни. Он тоже доживал последние дни, вот и решил в одиночку выйти в море. Ну, а я готовил свой побег. Тщательно готовил, осторожно, неторопливо. Заранее выточил ключ от хранилища костюмов и дыхательных аппаратов. Разжился и тем, и другим. Подкараулил напоследок проклятого Рашера и всадил в него со всей пролетарской ненавистью кухонный нож. Потом запустил механизм подъема стальной задвижки и сиганул в воду.
– Поймали? – поинтересовался я, словно финал мог быть иным.
Из угла донесся звук отодвигаемого камня, сопровождаемый тяжелым вздохом.
– Поймали. Когда уже вылез на скалистый берег и щурился от яркого солнышка.
– Как же они успели узнать о твоем побеге?
