Сотнями случаев нетерпимости и бытового диктата он подавлял меня, сам того не замечая. Мне же недоставало мудрости разглядеть его и, отбросив шелуху мелких недостатков, понять. Я помнила, как сейчас:
– Марина, – дирижировал он на кухне, – эта доска для овощей, для мяса – круглая. Ложку возьми больше. У тебя не подгорит? Помешай.
Или:
– Марина, денег в этом месяце не предвидится, – я покупаю новое крыло, – полетаем со страшной силой.
Не могу отделаться от мысли, что оправдываюсь. Уже битый час сижу здесь и оправдываюсь.
«Типикал рашен вумен, – сказал бы Майкл с улыбкой», – подумала я и решительно поднялась. До прихода поезда оставалось пять минут. Я прилетела из Лондона на пару дней повидаться с родителями, которые возвращались из Минска. Безумно захотелось их увидеть и обнять. На выходе обернулась. Андрей тоже поднялся и надел кепку. Я прибавила шаг – не хватало еще с ним встретиться.
Редкие встречающие рассыпались по перрону. На соседний путь прибывал киевский скорый, обжигая резкими огнями, невыносимо скрежетал, тормозя, гневно фыркал и деловито извлекал пассажиров. В суете, в тумане набежавших слез, в вокзальном шуме мне пригрезилось, или в самом деле я видела, как моя молодость, моя любовь в джинсах, с легкой сумкой наперевес, с распущенными волосами бежит по перрону и бросается с разбегу к НЕМУ на грудь...
Утро отлета было солнечным, таким пронзительно морозным и сухим, что его хотелось потрогать, как в детстве, – настоящее ли оно. Я так отчетливо слышала, как за аэропортовым стеклом и таможенными баррикадами сотни пар ног цокали, шаркали, топали к гейтам на Мадрид, Барселону, Лондон, Рим, Нью- Йорк, словно они ступали по моему сердцу...
Я сжимала в ладони посадочный талон – рецепт редкого лекарства, прописанного от моего недуга.
Мне был предписан трехчасовой комфорт бизнес-класса, сизые туманы, искусственное тепло чужой страны и улыбки Майкла.
– Ты в порядке? – привычно спросил он, подавая цветы и пакет моих любимых конфет.
– Конечно, – ответила я, обняла и прижалась к нему, зарываясь в полы его пиджака, оцарапывая лицо о пуговицы. – Господи, как мне плохо, ты и представить себе не можешь, как же мне было плохо.
Он не ответил, как обычно, улыбкой, а впервые с заботливой тревогой вглядывался в мое лицо. Может быть, за эти годы он стал немного русским. Я давно подметила, как самоотверженно жалеют русские, и в большинстве своем они совершенно не способны радоваться чужим успехам.
– Могу поспорить – ты голодна! Я кивнула.
Лицо Майкла расплылось в самодовольной улыбке проницательного человека. Я не удержалась от смеха.
Я вернулась из Питера в среду, а в четверг Майкл улетал в Швейцарию. Я готовила ему завтрак, пока он листал утреннюю газету, сидя в кресле. Я бралась то за солонку, то за тарелку, лила масло на сковороду и удивлялась тому, как все предметы в моих руках казались мне чужими и незнакомыми, словно я тайком орудовала на чужой кухне.
Проснулась затемно... С некоторых пор я полюбила подниматься рано. От этого жизнь казалась длиннее. На подушке у моей головы устроился кот. Я сказала громко и отчетливо: «Забудь!» Томи живо откликнулся, понимая мои слова как приглашение к завтраку. Надо отдать должное Томи, любые слова, обращенные к нему, он принимал за приглашение к столу и с грацией придворного лорда шествовал к миске.
«Забудь, забудь», – бормотала я, подсыпая корм.
Я подошла к зеркалу – долго и пристально смотрела в собственные глаза – в маленькие зрачки и желто-зеленые радужки, усеянные черными точками, словно засыпанные песком. Мне стало жутко, как если бы я увидела все прошлое в собственных глазах и не увидела там будущего. Может быть, именно в тот момент, а возможно, гораздо раньше я приняла решение – единственно возможное, единственно верное. Я понимаю, было бы верхом самоуверенности утверждать, что именно я приняла это решение, а не оно нашло меня. Можно ли, например, утвердить большинством голосов дождь или засушливое лето? Непогода настигает нас без предварительного согласования.
Вчера заехала в Саудфок и уволилась из своей конторы.
А сегодня сплю, отвернувшись к стене.
Майкл уже неделю в командировке. Телевизор не включаю.
Почтальону при встрече не улыбаюсь. Он моргает и недоуменно оборачивается – я вижу это в отражении магазинной витрины.
Купила сигареты и кофе. Саймон, пробивая чек, опереточно вскинул брови, пытался пошутить, что-то про дурные привычки, но осекся под моим тяжелым взглядом.
Мне все равно.
Я положительно опустилась.
В зеркало страшно смотреть.
Телефонный звонок.
– Хелло! Как поживает пефект вумен?
– Сам ты пефект, – отвечаю по-русски, неожиданно озлобляясь и чувствуя, как ком подступает к горлу – вот-вот расплачусь. Почти злорадно выслушиваю, почему я лучшая женщина на планете, и хмурюсь – слышал бы Андрей.
– Как дела? – задаю обычный вопрос, ожидая привычных слов о чужом благополучии. Они для меня как зимнее солнце – не греют, но поднимают настроение. За тысячу километров есть человек, у которого все хорошо, и он позитивен, как предвыборный буклет! Он полон планов по поводу предстоящей статьи или лекции, поездки к родителям. Он счастлив! Без меня. И со мной! Как Андрей был счастлив со мной, а через две недели, после моего ухода, согласно закону сохранения материи, безмятежно уплетал Аллусины пирожки. Что называется «клин клином».
А я который год ищу его в лабиринтах сновидений и зову под утро вся мокрая, со слипшимися волосами на лбу.
Однажды Майкл все-таки не выдержал и молча отвез меня к семейному доктору. Мне прописали витамины и снотворное.
Однако сон не нормализовался. Снотворное, купленное Майклом, я боялась принимать. Мне все казалось, что бессонница и ночные кошмары – это епитимья, наложенная моей совестью.
Я очень благодарна Майклу за все, но никакая благодарность не заменит любовь. Сердце не вместит на свой жесткий диск новую любовь, когда старая занимает всю память и имеет защиту от удаления!
Майкл все еще тараторил, не переставая. Сколько раз просила его говорить медленнее. Я едва успевала переводить, а потом и вовсе бросила.
Сидела и думала, что, если бы я сейчас повстречала свою любовь с грузом своих ошибок, я бы берегла ее, как только любящая мать бережет дитя! Потому что только теперь я поняла, какая это редкость!!! Андрей умней и опытней меня, он знал, он говорил, а я пропускала мимо ушей и не смогла простить и понять.
Майкл вторую неделю в командировке. Рано утром в пятницу я почувствовала, что время пришло.
Распахнув решетчатые ставни окон, я залюбовалась нашим садом. Самолеты прочертили в небе белые инверсионные пунктиры. Такой же была моя жизнь последние годы. Я летела за границей неба, а в памяти оставались лишь инверсионные следы, размытые временем.
Эдвард уже бродил у пруда, очищая гранитные ступени от сорной травы.
Теперь я упивалась этим днем, как в школе началом летних каникул.
Прорвались наружу и зацвели нарциссы. Всего за две недели они появились там, где их вовсе не ждали, – на ровных газонах, под кустами, на тропинках к дому. Каждый год я наблюдала бурные манифестации нарциссов на разделительных полосах моторве-ев, в парках, на обочинах проселочных дорог, осаждающие в равной степени подворья соборов некогда враждовавших конфессий. Они мне кажутся бастующими студентами – желтый хаос в размеренной и сытой жизни. И я удивлялась им каждую весну. Видимо, к каким-то вещам невозможно привыкнуть.
Решение, принятое мной двумя неделями ранее, придавало сил. Мысли были чисты и ясны, как после
