– Можно вас на минуточку, – сказала я женщине в народном костюме. На ее кокошнике было написано: «Добрый».
Она внимательно выслушала. У меня возникла проблема, но я готова оплатить некоторые хлопоты. Дело в том, что вон тот богатый англичанин вырос в строгой пуританской семье...
Глаза кассирши расширились.
...Да, так вот, с малолетства он привык мыть за собой посуду, у них чистоплотность в роду еще со времен Вильгельма Завоевателя. Он даже в самолете моет пластиковые стаканчики из-под вина. Он очень известен в Европе, и все привыкли к его чудачеству, а в Лондоне в его любимом кафе даже есть персональная мраморная мойка. Я говорила вполголоса, очень быстро и боялась расхохотаться при каждом слове, едва сдержалась. Кассирша, пунцовая от мыслей и чувств, не глядя, смахнула купюру с блюдца для мелочи и удалилась на кухню. Оттуда она заговорщически кивнула в знак согласия.
– Майкл, видишь ли, в этом бистро есть старая-старая традиция – мыть за собой посуду.
Позже Майкл уже не смел мне перечить и ничему не удивлялся, но тогда он возроптал:
– Да, но я видел людей, которые оставили посуду, – он указал на соседний столик, где грязная посуда громоздилась на подносах.
«Поди ж ты, наблюдательный», – подумала я про себя.
– Моют посуду только важные гости.
– Но я совсем не важный гость, – бормотал обескураженный Майкл, когда я подталкивала его в спину по направлению к кухне.
Это зрелище я не забуду никогда. Майкл, святая наивность, мыл посуду в гигантской пожелтевшей мойке, отливающей жирным блеском, как бок копченого леща. Он испуганно оборачивался и поправлял мокрыми руками очки на переносице. Большие, как айсберги, поварихи в затертых и засаленных халатах на увесистых грудях обступили его и наблюдали. Выражение ужаса и покорности не сходило с их лиц.
На улице я дала волю чувствам. Я хохотала несколько минут. Выглянуло солнце. С крыш капала вода. Майкл не удержался и засмеялся со мной.
– Мне весело, – объяснила я, – потому что погода хорошая.
– Мне весело, – сказал Майкл, – потому что весело тебе.
Тогда словно стена рухнула между нами. Я взяла его за руку:
– Пойдем, Майкл, я покажу тебе наш город. Он очень красивый. Можно, я буду называть тебя князь Мышкин? Ты похож на Мышкина.
– Кнас Мышкн, – повторил Майкл, – герой Достоевского. Я знаю. Он был очень добрый. Он был хороший? Да?
– Да, он был очень доверчивый.
Мы несколько часов бродили по Эрмитажу. Майкл знал и любил импрессионистов. Я всегда считала их работы неряшливой мазней. Майкл убеждал, что заставит меня разглядеть чистоту и свежесть их красок. Он возбужденно взмахивал руками у каждой картины и говорил о том, что он слышит ветер и чувствует зной, смотря на них. Он говорил так громко и проникновенно, что вокруг нас собралась толпа.
Из Эрмитажа мы двинулись к Исаакиевскому собору, затем по Мойке отправились к Театральной площади. В кассе Мариинского театра я купила билеты. Майкл обрадовался и без конца переспрашивал:
– Мы пойдем слушать оперу? Мы действительно пойдем сегодня? О! Как я люблю оперу.
На Большой Подьяческой я показала ему Петербург Достоевского. Унылый, грязно-желтый, с дворами- колодцами, в которых не видно солнца и неба. Майкл замер на мостовой, долго о чем-то думал. Под аркой возле лужи нахохлился голубь. Он выглядел удрученным и не шелохнулся, когда мы к нему подошли.
– Наверно, выгнали с работы, – сказала я.
– Да, – живо подхватил Майкл, – а после этого бросила его. Он оставил ей квартиру и машину и оказался на улице.
Мы громко рассмеялись. Голубь поднял голову и посмотрел на нас. Это был взгляд философа. Нам стало неловко, и мы ушли.
– Марина, – спросил Майкл, подавая мне руку, – у тебя есть бой-френд?
– Был.
– О! А сейчас нет?
– Нет, – отрезала я.
– Я только спросил, – оправдывался Майкл. – Фантастика! У такой красивой женщины нет бой- френда.
По Садовой вели медведя на веревке. Майкл оживился и присвистнул, совсем как мальчишка.
– Уау! А ты говорила, что медведи по улицам не ходят.
Ему надо было переодеться к театру, но я побоялась отпускать его одного. Таким несмышленым он мне казался. Я довела его до отеля, пообещав заехать через пару часов.
И в театре, и на следующий день мы пили вино и много смеялись. И от двух дней, проведенных с ним, у меня осталось ощущение праздника и света. Я слишком долго не смеялась. Я забыла, когда последний раз мне было так легко и весело.
В аэропорту Майкл протянул мне визитку:
– Марина, вы мне напишете? Здесь мой почтовый адрес и телефон. Я замечательно провел эти дни. Мне очень не хочется уезжать.
Я пообещала ему написать, а в следующий приезд отвезти в Новгород, по дороге остановиться в настоящей русской деревне, где мы будем пить самогон и курить «Приму».
– Да, я понимаю, Петербург – очень европейский город. Чуть-чуть Италия, чуть-чуть Париж, – задумчиво ответил Майкл. – Мне бы хотелось вас увидеть опять. У вас очень грустные глаза. Я думаю, вы несчастливы, Марина.
У меня навернулись слезы. Никогда не ожидаешь проницательности от простодушного человека. Я сказала:
– Прощай, князь Мышкин, – и поцеловала его в щеку.
Через полгода я уехала в Англию по визе невесты. Через год мы поженились.
Меня провожали родители и подруги. Наташа опаздывала. Папа говорил:
– Правильно, что уезжаешь. У этой страны нет будущего. Это все мнимое благополучие кончится, едва иссякнут энергоресурсы. Какое будущее у дикой страны, которая ничего не производит?
– Ни у страны нет будущего, ни у ее баб, – вмешалась Ольга.
– Ну, почему же, а кому-то и здесь хорошо.
Я почти не слушала и чувствовала себя, словно присутствовала на собственных похоронах. Я умерла, и мне предстояло пройти родовые пути аэропортов и появиться заново на свет за две тысячи километров. Между мной и провожающими ложилась граница отчужденности. Очень скоро я стану равнодушна к их заботам, проблемам, радостям. Удивительно, почему выезд в другую страну для русских – это всегда выбор, это отречение? Не могу себе представить немку или француженку, которая клянет почем зря свою родину, выходя замуж за иностранца. Меня же перед отъездом все раздражало – и дураки, и плохие дороги, и грязь, а на самом деле хотелось поскорее улететь, чтобы не видеть комнаты, в которой ночевал Андрей, и улиц, по которым мы гуляли.
Меня нагнали воспоминания, которых я так старательно избегала. Я вспомнила о Наташе. Мама волновалась:
– Доченька, не опоздай.
А я ни о чем не могла думать. Меня обнимали и целовали по очереди.
Она вбежала в здание аэропорта, часто дыша. В ее руке дрожала хризантема.
– Наташа, скажи честно, ты встречалась с Андреем? – тихо спросила я, когда она заключила меня в объятия.
– Нет, – ответила она.
Я улыбнулась и взяла у нее цветок.
– Нет, мы только переписывались. Я не хотела тебе говорить. Знаешь, он совсем не в моем вкусе.
Я подхватила чемодан и покатила его в обход длинной очереди:
– Извините, я опаздываю, извините. Объявляли мой рейс. Посадка заканчивалась.
