барак.
В тот раз мы с Зосей Сергеевной выпили водки, немного поговорили, и я несколько раз заглянул за отворот ее халата, но до большего дело не дошло. Сейчас она провела рукой по моей щеке и спросила:
— Миша, у тебя закурить, случайно нет?
— Откуда? — ответил я севшим вдруг голосом. — Ты же знаешь, что не курю.
— Да я и сама не курю, но, бывает, потянет. Ты лежи, лежи. — Опустила рядом свое большое запахнутое в халат тело и снова спросила. — Выпить хочешь?
Я пожал плечами:
— Не знаю. Наверное, хочу.
Зося Сергеевна чему-то рассмеялась, затем сказала:
— Мы с тобою, Мишенька, сегодня обязательно напьемся, но сейчас не нужно. Ты после тайги так хорошо пахнешь. Не стоит перебивать водкой. Сейчас положи руку сюда. У меня груди тугие, как у семнадцатки. Где угодно щипни — не ухватишь. Только не торопись. Ой! До чего же ты вкусно пахнешь! Я тебе тоже хорошо пахну? У меня в зоне была книжка про Наполеона, я ее наизусть выучила. Он перед тем, как ехать к своей Жозефине, посылал ей маляву: «Не купайся! Приезжаю в гости». Мне это почему-то больше всего нравилось. А может, так легче было привыкать ко всем тамошним ароматам. Но вообще — то, все правильно. Мужик должен мужиком пахнуть, а женщина — само собой…
Зося Сергеевна и на самом деле пахла очень вкусно. Я всегда помню этот запах. Запах молока, мамы и еще чего-то, очень домашнего и родного.
А через час, когда я подхватился подложить в печку дров и попутно отыскать хотя бы кусочек сухарика, она принесла бутылку водки, миску квашеной капусты и завернутую в пуховый платок кастрюлю. Расставив все это прямо на медвежьей шкуре, вдруг сказала:
— Я знала, что ты сегодня вернешься. Думаю, чем тебя кроме картошки порадовать? Попробуй, почти не остыла. — Пытливо всмотрелась в мое лицо и продолжила. — Здесь на севере все женщины немного шаманками делаются. Зинка своего мужика, когда бы из трассы не вернулся, варениками с творогом встречает, а я вот придумала картошкой удивить…
В наш поселок вездеход заехал только потому, что не хватило горючего, а так бы я добирался от трассы попутками. К тому же, обычно я возвращаюсь из тайги к Новому году, да и то не всегда. Но эта огромная, с молодым как у семнадцатилетней девушки телом женщина, не только знала, когда вернусь домой, а даже сварила картошку…
Меня разбудили холод и голоса зеков. Каждое утро их в сопровождении конвоя гоняют через поселок на пилораму. Солдатам из конвоя это не нравится, но зеки совсем другого мнения. Когда их попытались возить автобусом, они так его раскачали, что автобус завалился набок. Теперь ходят пешком. По пути стараются привлечь внимание встречных женщин и ловят собак. Бежал Тузик по дороге, колона разошлась и сошлась: Тузика как не бывало. Даже не взвизгнет.
Зося Сергеевна спала, прижавшись ко мне животом и грудями. Это было очень приятно. Во сне она довольно громко всхрапывала. Обычно я не люблю, когда храпят, а сейчас нравилось. Подумалось, как хорошо, что она пришла, но потом в голову хлынул поток недавних событий, и стало так тоскливо, что хотелось завыть.
Зося Сергеевна пошевелилась, теснее прижалась ко мне и, не открывая глаз, произнесла:
— От тебя тепло идет, как от печки. Я бы к тебе только затем и приходила, чтобы просыпаться рядом. А то меня спрашивают, почему скучная? Спать не с кем? Спать есть с кем, отвечаю. Просыпаться не с кем.
— Ты еще придешь? — спрашиваю Зосю Сергеевну. Она открыла глаза и удивленно вскинула брови:
— Обязательно, родненький. Пока тебе будет плохо, пока ходить и буду.
— Откуда ты знаешь, что мне плохо? — как можно более удивленным голосом спросил я. — Разве с тобою может быть плохо?
— Милый! Да не обо мне ты сейчас думаешь. Ты думаешь, как поубедительней сделать умный вид, чтобы никто не заметил, как тебя хорошенько пнули под задницу. А на самом деле тебе нужно думать, что делать, чтобы тебя больше никому пнуть не захотелось. Ведь так и до параши допинатъ могут.
Думаешь, Генка-молоковоз просто так Цыгана замочил? Очень ему нужно на себя Цыгана вешать. Этот придурок ему руку ножичком порезал, и, сделай Генка вид, что все нормально, мол, ничего особенного не случилось, ходить ему до самой смерти Резанным. А так уважают. Вот и тебе разобраться нужно. Только ты на свою разборку подельника не бери, и вообще, не суетись под клиентом. Остынь, подумай и решай, где тебе лучше — с поважными панами мазу держать или возле параши…
То, о чем говорила Зося Сергеевна, у нас знает весь поселок. Немало зеков, отсидев срок, оседает в нашем поселке. Подзаработать, получить вместо лагерной справки настоящие документы. Мягкоход говорил, в зоне есть даже список женщин, к которым можно пристроиться в случае нужды. Но мужья из зеков никакие, работники еще хуже, а вот гонору много, Как же — зону прошел! Словно он космонавт какой-то.
Один такой примак прижился в нашем бараке, устроил среди ночи пьянку, и в таком виде сунулся с ножом на Генку-Молоковоза. В зоне ему все сошло бы, а здесь получилась промашка. Генка-то на совхозной ферме сливки вместо воды пьет, а этот может и отчаянный, но на лагерной пайке поистощал. Генка порушил примаку половину ребер, проломил голову и в таком виде сунул в туалет. Участковый даже следователя вызывать не стал. Составил протокол, мол, такой-то гражданин в пьяном виде свалился с унитаза и, получив многочисленные травмы, скончался.
Все знали, как и почему все произошло, но никто не бросил на Генку косого взгляда. Да и само событие, наверняка, вскоре бы забыли, если бы не Наташка-дурочка с вытянутой словно дыня головой и вечно слюнявыми губами. Она отправилась на кладбище, набрала там бумажных цветов и сочинила рядом с туалетом букет, похожий на те, которые оставляют на трассе в том месте, где погиб кто-то из шоферов….
Не знаю, что получилось у Тышкевича с охотой в тот сезон, Наверное, ничего хорошего. Потому что на следующую осень он взял себе в напарники Мягкохода. Как он уговорил его, и что наобещал — не имею представления. Мне говорили, что в августе они заготавливали в верховье реки Ямы нерестовую мальму, потом ездили на утиный перелет, Я когда-то научил Мягкохода приваживать соболей на тухлых уток, вот он и внял моему совету. Меня Мягкоход избегал и даже, когда нужно было забрать спрятанную в моем гараже резиновую лодку, прислал за ней жену.
Я уже, было, решил, что Мягкоход с Тышкевичем спелись на всю жизнь, как вдруг за три дня до открытия охоты в квартире и сарае у Мягкохода сделали обыск. В квартире нашли четыре шкурки соболя, а сарае тридцать шесть граммов золотого песка. Мягкохода чуть ли не в наручниках доставили с Ханрачана, продержали две недели в следственном изоляторе и выпустили под подписку о невыезде. Возвратившись в поселок, Мягкоход напился, взял ружье и перестрелял у Тышкевича свиней, после собрался на Ханрачан, застрелить и Тышкевича. Его перехватили за поселком и снова отправили в следственный изолятор.
Узнав обо всем этом, я вдруг испугался. Испугался, что Мягкоход или кто-нибудь другой, опередив меня, расправятся с Тышкевичем, а я, как предсказала Зося Сергеевна, останусь «возле параши». Тогда-то ко мне пришло окончательное решение убить Тышкевича, и я начал готовиться. К тому времени я уже освоил угодья на ручье Аринкида. Выстроил избушки, проложил путики, поймал шесть соболей, росомаху и три лисицы. Одна лисица — удивительной красоты чернобурка.
Но до ханрачанских этим угодьям было далеко. И беднее, и, главное, не так уютны. Пока в избушке, еще терпимо, но лишь выйду за порог, увижу вместо широкой долины нависающие над головой заснеженные гольцы, словно кто-то холодной рукой сожмет сердце. Может ханрачанская долина мне, привыкшему к степным просторам хохлу, была более по душе, чем скалистые теснины Аринкиды, может причина в том, что разлапистые лиственницы вдоль Ханрачана очень уж напоминали мне груши, что росли в отцовском саду. Самое же неприятное, что я не чувствовал себя хозяином новых угодий. Вдоль Аринкиды проходил маршрут оленьего стада, и трудно передать, что оставалось от моих ловушек и капканов, после того, как по ним прогуляется три тысячи оленей.
В избушках на Аринкиде, снедаемый ненавистью к Тышкевичу, я тысячи раз продумывал, как расправлюсь со своим обидчиком. В своих фантазиях я разрывал, крошил, растирал его в порошок. Стрелял
