Его любовницы все как одна принимали всевозможные меры предосторожности против подобной катастрофы. Любовница, которая хочет ребенка? Глубоко внутри у него что-то сжалось.
Она не ответила, принявшись вытирать пыль. Он нахмурился. Ей незачем было делать это снова.
— Селина?
Наконец она ответила:
— Это было бы слишком хорошо. Но я имела в виду нечто, к чему бы я… я хотела бы… принадлежать. Чтобы быть частью жизни людей. Не вечно быть одной.
Мир Макса испытал второе потрясение.
— У вас нет семьи?
— Я никого не могу назвать своей родней. — Ее голос стал напряженным. — Мне некому дарить подарки. Что и хорошо, поскольку мне нечего дарить.
Его сердце болело за нее, даже когда он понял, какие преимущества это ему давало. Нет родни. Никто не придет в ужас, никто не будет стыдиться того, на пороге чего она стояла. Никто не откажется ее признавать отныне и вовек. Он проигнорировал упрек совести, которая подсказала ему, что это делало ее еще более уязвимой. Она должна принадлежать ему. Он — ее убежище. Макс подошел к ней, взял тряпку из ее рук и отбросил.
Его близость, его длинные пальцы, легшие на ее руку, растревожили Верити. Все в ней напряглось и замерло в ожидании. Что же он творит? Потрясенная, она смотрела на него. Это ошибка.
— Нечего? — Его улыбка стала откровеннее, а вместе с ней в глазах его загорелся жадный огонь. Что-то, от чего в самой сердцевине ее разлилось горячее тепло.
Верити неуверенно покачала головой.
— У меня ничего нет, — повторила она.
— У вас есть то, чего я хочу.
Его глубокий голос был полон ласки, и она поняла, что он подвинулся еще ближе, что его тело коснулось ее, что крепкий, пронзительный запах его одеколона окружил ее, перебивая запахи комнаты.
— Так как насчет другого положения, Селина? — тихо спросил он.
Что? Ее разум не мог сосредоточиться, впитывая его близость, стремясь приникнуть к нему.
Его рука дотронулась до ее лица, потянулась к непослушному локону. Он не стал убирать его вовсе, но вместо этого запустил пальцы в ее волосы шокирующе интимным жестом. Верити почувствовала, как его палец медленно обвел ее висок, затем спустился ниже, погладил щеку, подбородок, шею…
Жар прилил к ее лицу, и странная боль вторглась в грудь, в живот. Сердце вдруг заколотилось учащенно и мощно. Широко раскрыв глаза, Верити смотрела на Макса. Все ее тело нетерпеливо дрожало, охваченное фантастическим ощущением нереальности.
— Милорд? — Ей стало трудно дышать. — Я… я не понимаю…
— Тогда я должен объяснить, — пробормотал он.
Ее дыхание участилось. Никогда еще голос человека не пронизывал ее так, как сейчас. Но ведь никогда и никто ранее не говорил с ней, сжимая ее руки и щекоча губами ее ухо.
Задыхаясь и дрожа, она подняла взгляд и встретила пронзительный янтарь его зрачков, приблизившихся на расстояние нескольких дюймов. Она чувствовала себя пойманной его теплом, его силой, запахом его одеколона и тем пряным мужским запахом, что проступал исподволь. Ее рука неуверенно поднялась, привлеченная легкой шероховатой тенью, обметавшей его подбородок. Ей захотелось потрогать его, проверить, каков он на ощупь.
Нет, нельзя. Она поняла теперь, чего он хотел. Все заповеди скромности и приличия, все остатки здравого смысла взывали в ней:
Она подняла лицо и почувствовала теплое, нежное прикосновение его губ. Какое же это счастье, когда к тебе прикасаются тепло и нежно. И… страстно? Его губы прикоснулись к ее губам легчайшим и кратчайшим из поцелуев. Наслаждение пронзило ее насквозь. Ее охватило его теплом. Ее губы раскрылись в беззвучном вздохе, и на мгновение поцелуй стал глубже, завладел ею целиком и вдруг окончился, прежде чем она смогла поверить, что это происходит на самом деле. Последняя ласка овеяла уголок ее рта — и он отступил, освобождая ее.
Глаза ее широко распахнулись, ресницы затрепетали. Она даже не поняла, что закрывала глаза. Он был все еще близко, достаточно близко, чтобы Верити могла видеть, как пульсирует тонкая жилка на его горле.
Его голос, спокойный и мягкий, произнес:
— Возможно, так будет понятнее.
Она только кивнула, уверенная, что ее голосу не хватит дыхания. А потом удивилась, почему кивнула так, будто ей действительно стало понятнее. Да нет, она только запуталась еще больше. Как он может говорить так равнодушно? Он ведь поцеловал ее, да так, что ее голова закружилась. Она мрачно напомнила себе про леди Монкриефф. Он привык к красивым женщинам. Женщины, которые знают, как… как угодить мужчине, что бы это ни означало. Так закружилась ли его голова? Почему он вообще поцеловал ее? Он не мог хотеть ее. А если?..
— Ну, Селина? Теперь вы понимаете? Не для каждого места требуются рекомендации. И я могу заверить вас, что был бы куда более ласковым любовником, чем Годфри Фарингдон.
Напряжение вновь ее скрутило. Осторожно, медленно она шагнула назад, чувствуя на себе его неотступный взгляд, готовая к тому, что в любое мгновение он опять ее схватит, заключит в свои объятия. Мужчины на самом деле не просят. Мужчины берут.
— Я… мне не следует быть здесь, милорд. Пожалуйста, простите меня.
Макс выругался. Она ему отказала. Без колебаний. А ведь здесь она жила как в аду. С ней обращались как с рабыней. Как можно предпочесть эту пытку связи с ним — связи благоразумной и хорошо оплачиваемой? Очевидно, она не низкого происхождения. Ее речь не похожа на речь служанки. Может быть, его предложение просто потрясло ее.
После того, что Годфри, без сомнения, с ней сделал? Он медленно пошел к двери.
Желание по-прежнему болезненно отдавалось в нем десять минут спустя, когда он добрался до бильярдной. Взяв кий, он стал обдумывать свой следующий шаг. Свой следующий шаг? В тех редких случаях, когда женщина ему отказывала, он принимал ее ответ и прекращал преследование.
Он послал красный шар в лузу. Почему так трудно принять отказ Селины? Он покачал головой. Хотел ли он когда-либо женщину настолько, что его тело продолжало болеть после того, как она ему отказала и ушла?
Возможно, ей нужно время, чтобы подумать. Она ведь не то чтобы отказала…
Он сам не знал, чего хочет. Знал только, что Селина была совсем иной. Что, принимая ее под свою защиту, он должен делать именно это. Защищать ее.
Верити лежала в постели и дрожала. Дневное тепло еще держалось в комнате, но она не могла остановить дрожь. Ее память отказывалась прислушиваться к мудрым советам, храня в себе нежную силу его рук, ласковую настойчивость поцелуя. Это уже было достаточно скверно, но и тело присоединилось к предательству, приводя ее в изумление. Что за развратное создание внутри ее исходило болью и трепетало при одной мысли о поцелуе, длившемся не более трех секунд?
Все равно, что целую жизнь. Она не посмеет увидеть его еще раз. Она мрачно призналась себе, что это не ему она не доверяет. Скорее, она не может доверять себе. Все ее существо кричало, требуя позволить ему прикоснуться к ней, обнять ее.
Остановись! Он хочет гораздо большего, чем просто обнять ее. Он хочет именно того, чего хочет Годфри. И ничего другого.
Нет! Она не согласится, она не может. Она не должна. Все не настолько плохо, чтобы продаваться в блуд. Кроме того, возможно, он не хотел делать ее своей любовницей. Возможно, она совершенно не поняла его, а он просто хотел переспать с ней, пока находится здесь. Это гораздо более вероятно. Даже если он хотел большего… Она шарахнулась от этой мысли, потрясенная собственной слабостью.
Тихий голосок поинтересовался: долго ли она сможет удерживать Годфри на расстоянии? Может быть, лучше…
