проводил дни, воображая деревья рыцарями Круглого стола и попавшей в беду девицей по имени Энн, Присцилла или Джуди (в зависимости от года). Нимало не сомневаюсь, что страсть моя была так же сильна, как любовь Ланселота к Джиневре, – и столь же тайна.
В четырнадцать я получил право на бесплатное обучение в школе-интернате Тилтона. Подталкиваемый родителями, я отказался от всего, связанного с поселком, и больше никогда не видел своих старых друзей. Когда мои одноклассники разъезжались на каникулы по домам, в свои особняки и пентхаусы, я оставался один на холме. У меня не было подруг, все девочки, которых я знал, были «неряхами», я отставил их, и они забыли меня. Я был один и ужасно переживал.
Мои родители были матерами по части манипуляций и уверяли меня, что мне очень повезло с подобной возможностью и когда-нибудь я буду им за это очень благодарен. Я смогу найти достойную жену, удовлетворяющую строгим моральным стандартам моей семьи. Я же весь кипел внутри. Я жаждал женского общества, секса, и все больше подумывал о том, чтобы завести отношения с какой-нибудь «неряхой».
Однако вместо бунта я подавлял свой гнев и сублимировал свои переживания тем, что старался превзойти всех. Я был прилежным учеником, капитаном двух школьных команд и редактором школьной газеты. Я был настроен переплюнуть своих богатых одноклассников и оставить Тилтон навсегда позади.
В течение последнего года учебы я добился права на дальнейшее спортивное обучение в Брауне или обучение наукам в Миддлбери. Я склонялся к Брауну, в основном, потому, что предпочел стать спортсменом и потому что он был расположен в городе. Моя мать училась в Мидлбери и мой отец получил магистерскую степень в Мидлбери, и несмотря на то, что Браун входил в Лигу Плюща, они настояли на Мидлбери.
«Что, если ты сломаешь ногу?» – вопрошал мой отец. «Все лучше, чем грызть науку», – рубил я.
Миддлбери был, в моем представлении, просто расширенным изданием Тилтона, разве что лишь в сельском Вермонте взамен сельского Нью-Гэмпшира. Правда, здесь было совместное обучение, но я был беден, тогда как почти каждый студент был богат, и я не посещал школу с совместным обучением четыре года. Мне не хватало веры в себя, я чувствовал себя деклассированным и несчастным. Я умолял отца позволить мне переждать один год. Я хотел поехать в Бостон и узнать больше о жизни и о женщинах. Отец не желал и слышать об этом. «Как я могу претендовать на подготовку к колледжу детей других родителей, если мой собственный сын сам не готов к нему?» – спрашивал он.
Я пришел к пониманию того, что жизнь соткана из множества событий. Как мы реагируем на них, как мы осуществляем то, что некоторые называют свободой воли, – есть главное; выбор, который мы делаем на крутых поворотах своей судьбы, делает нас теми, кто мы есть. Два главных события, которые сформировали мою судьбу, произошли в Миддлбери. Одно приняло вид иранца, сына генерала и личного советника шаха, другое было красивой молодой девушкой по имени Энн, подобно моей возлюбленной детства.
Первый, которого я буду называть Фархадом, играл в профессиональный футбол в Риме. Он обладал атлетическим телосложением, вьющимися черными волосами, мягкими глазами цвета грецкого ореха и обаянием, сделавшими его неотразимым для женщин. Он был противоположностью мне во многом. Мне пришлось постараться, чтобы стать его другом, и он научил меня множеству вещей, которые очень пригодились мне в последующие годы. Я также встретил Энн. Хотя она была всерьез увлечена молодым человеком из другого колледжа, она проявила ко мне благосклонность. Наши платонические взаимоотношения стали моей первой настоящей любовью.
Фархад учил меня пить, веселиться и игнорировать своих родителей. Я стал намереваться бросить учебу. Я решил, что сломаю свою академическую ногу, чтобы сквитаться со своим отцом. Мои оценки резко ухудшились, а знания растерялись. К середине второго курса я собрался отчисляться. Мой отец угрожал отречься от меня, Фархад меня подзуживал. Я вихрем ворвался в кабинет декана и покинул колледж. Это стало поворотным моментом моей жизни.
Фархад и я праздновали в местном баре мою последнюю ночь в городе, когда пьяный фермер, настоящий гигант, обвинил меня в приставаниях к его жене, сбил меня с ног и швырнул к стене. Фархад встал между нами, достал нож и полоснул им фермера по щеке. Затем он протащил меня через комнату и выпихнул в окно, выходившее на высокий берег Выдрового ручья. Мы прыгнули и побежали вдоль реки назад в свое общежитие.
На следующее утро на допросе в полиции студенческого городка я лгал и отрицал всяческое наше участие в инциденте. Однако Фархад был изгнан. Мы направились в Бостон и вместе сняли там жилье. Я устроился на работу в хёрстовскую газетную группу «Record American»/«Sunday Advertiser» личным помощником главного редактора «Sunday Advertiser».
Позднее, в этом же 1965 г. несколько моих друзей из газеты были призваны на военную службу. Чтобы избежать подобной судьбы, я поступил в Колледж делового администрирования Бостонского университета. К этому времени Энн рассталась со своим другом и часто наезжала проведать меня из Миддлбери. Я был рад ее вниманию. Она закончила колледж в 1967 г., в то время как мне требовался еще один год, чтобы закончить свою учебу в Бостонском университете. Она упорно отказывала мне в близости, пока мы не были женаты. Хотя я подшучивал над ней, обвиняя ее в шантаже, и обижался на то, что полагал продолжением архаичного и ханжеского набора моральных стандартов моих родителей, я наслаждался временем, проведенным вместе, и хотел большего. Мы поженились.
Отец Энн, блестящий инженер, руководил секретными разработками навигационного оборудования для ракет и достиг высокого положения в военно-морском министерстве. Его лучший друг, человек, которого Энн называла дядей Франком (вымышленное имя), занимал высокую должность в Агентстве Национальной Безопасности (АНБ) – наименее известной и, по мнению многих, самой большой разведывательной организации страны.
Вскоре после нашей женитьбы военные вызвали меня на медосмотр. Я его прошел и, следовательно, оказался перед перспективой Вьетнама после завершения образования. Идея сражаться в Юго-Восточной Азии меня не вдохновила, хотя война сама по себе всегда завораживала меня. Я вырос на рассказах о своих колониальных предках, среди которых были Томас Пэйн и Этан Аллен, и я посетил все поля сражений с французами и индейцами и сражений времен Революции в Новой Англии и штате Нью-Йорк. Я прочитал все исторические романы, которые смог найти. На самом деле, когда армейские Специальные силы вступили в Юго-Восточную Азию, я собирался подписать контракт. Но поскольку СМИ наглядно показывали злонамеренность и несостоятельность американской политики, мои взгляды изменились. Я задался вопросом, чью сторону взял бы Пэйн. Я был уверен, что он присоединился бы к нашим вьетконговским врагам.
Моим спасением оказался дядя Франк. Он сообщил мне, что работа на АНБ дает право на отсрочку от призыва в армию, и организовал ряд встреч в своем Агентстве, включая день изнурительной проверки- интервью на полиграфе. Мне было сказано, что эти тесты определят, достаточно ли я пригоден для вербовки и обучения в АНБ, и если я окажусь для них пригоден, они также определят мои сильные и слабые стороны, которые повлияют на планирование моей карьеры. Учитывая мое отношение к войне во Вьетнаме, я был уверен, что провалю эти тесты.
На испытаниях я признал, что как лояльный американец я против войны, и был удивлен, что мои интервьюеры не педалировали эту тему. Вместо этого они сосредоточились на моем воспитании, моем отношении к родителям и тому факту, что я вырос как бедный пуританин среди такого множества богатых гедонистически настроенных учеников. Они также исследовали мои переживания по поводу недостатка женщин, секса и денег в моей жизни и мои фантазии по этому поводу. Я был поражен их вниманием к моим отношениям с Фархадом и к моей готовности солгать полиции студенческого городка, чтобы защитить его.
Вначале я принимал все эти вещи, выглядевшие столь отрицательными, как знак того, что АНБ отвергает меня, но интервью продолжались, свидетельствуя об обратном. Лишь несколько лет спустя я понял, что для АНБ весь этот негатив был, на самом деле, позитивом. Их оценки в меньшей степени касались моей лояльности стране, и в большей – моих жизненных неурядиц. Гнев на своих родителей, навязчивые идеи в отношении женщин, мои потуги повысить свой уровень жизни подсказали им крючок, я был легко соблазняем. Мои школьные намерения превзойти всех в учебе и в спорте, мое восстание против отца, моя способность сходиться с иностранцами и моя готовность лгать полиции были в точности теми признаками, которые они искали. Позднее я узнал, что отец Фархада работал в Иране на американское разведывательное сообщество, поэтому моя дружба с Фархадом была определенно плюсом.
