здоровой природной суетностью, столь важной для всего сущего, неизменно полагают, что именно о них беседуют Музы, и вечно пытаются найти в спокойном достоинстве искусства какое-то там зеркало их собственных невнятных страстей, забывая при этом, что певец жизни - не Аполлон, а Марсий[57]. Вдалеке от мира, отвратив свой взор от теней пещеры, Искусство открывает свое совершенство, а почесывающая затылки толпа, перед которой один за другим раскрываются лепестки этой изумительной розы, воображает, что это ей рассказывают ее собственную историю, что ее дух находит выражение в новой форме. Вовсе нет. Высшее искусство сбрасывает тяжесть человеческого духа, и выигрывает куда больше от новой среды или свежего материала, чем от любого энтузиазма к искусству, высоких страстей или великих пробуждений человеческого сознания. Оно развивается совершенно независимо. И вовсе не искусство символизирует эпоху, а эпоха - искусство.
Даже те, кто считает, что Искусство представляет эпоху, место и людей, не смогут не признать, что чем больше в искусстве подражания, тем хуже оно передает дух времени. Злые лица римских императоров глядят на нас с замызганной порфиры и крапчатой яшмы, которые так любили использовать тогдашние реалисты, и в этих жестоких губах и тяжелых чувственных челюстях нам видятся тайны падения империи. Но все ведь было совсем не так. Грехи Тиберия были не более в состоянии разрушить эту высшую цивилизацию, чем добродетели Антонинов - спасти ее. Она пала по иным, не столь интересным причинам. Прорицательницы и пророки Сикстины, конечно, помогут кому-то понять возрождение того свободного духа, что мы зовем Возрождением; но что могут сказать нам пьяные мужики и орущие крестьяне голландцев о великом духе Голландии? Чем более Искусство абстрактно и идеалистично, тем лучше раскрывает оно нам характер времени. Если мы хотим понять народ через его искусство, лучше обратиться к его архитектуре или музыке.
С.: В этом я с тобой вполне соглашусь. Дух времени лучше передается в абстрактных идеалистичных искусствах, поскольку дух сам по себе абстрактен и идеалистичен. С другой стороны, для передачи визуальных характеристик времени, как говорят, лица эпохи, приходится обращаться к искусствам имитирующим.
В.: Не думаю. В конце концов, имитирующие искусства преподносят нам всего лишь различные стили конкретных художников или школ. Тебе ведь не прийдет в голову утверждать, что люди средневековья хоть сколько-нибудь походили на фигуры на средневековых витражах, каменных изваяниях, резьбе по дереву, коврах, на фигуры из металла или подсвеченные изображения. Они были скорее всего обыкновенными людьми, в которых не было ничего гротескного, замечательного или фантастического. Средние века, в том виде, в котором мы знаем их по искусству, - всего лишь определенный тип стиля, и я не вижу, почему бы художнику с таким стилем не появиться в девятнадцатом веке. Великий художник никогда не видит вещи такими, какие они есть на самом деле. А если бы увидел, то перестал бы быть художником. Возьмем современный пример. Насколько я знаю, тебе нравится все японское. Неужели ты действительно думаешь, что японцы, в том виде, в котором их изображают в искусстве, вообще существуют? Если так, то ты ничего не смыслишь в японском искусстве. Японцы были намеренно и осознанно созданы конкретными художниками. Если поставить картину Хокусая, или Хоккея, или любого другого из тамошних великих художников рядом с настоящим японцем или японкой, то немедленно бросится в глаза отсутствие между ними даже малейшего сходства. Настоящие жители Японии не так уж не похожи на типичных англичан, а именно, они исключительно банальны, и в них нет ничего странного или из ряда вон выходящего. По сути своей, Япония - чистая выдумка. Ни такой страны, ни такого народа нет. Один из наших самых очаровательных художников недавно отправился в страну хризантем в дурацкой надежде увидеть японцев. Все, что ему удалось увидеть и нарисовать это пару фонарей и кучку вееров. Он оказался совершенно не в состоянии обнаружить обитателей, что абсолютно ясно из его чудесной выставки в галлерее Доуэсделла. Он не знал, что японцы, как я уже говорил, - это просто разновидность стиля, изысканная причуда искусства. И если тебе захочется увидеть что-нибудь японское, то не следует уподобляться туристу и отправляться в Токио. Напротив, следует остаться дома и погрузиться в работы определенных японских художников, впитать их дух и стиль, уловить их способ видения мира, после чего отправиться в Парк или на Пикадилли, и если там ты не увидишь что-нибудь совершенно японское, то ты его не увидишь нигде. Или же, в качестве примера из прошлого, возьмем древних греков. Ты и вправду думаешь, что из греческого искусства можно понять, как выглядели греки? Разве можно поверить, что афинские женщины выглядели как те величественные, исполненные достоинства фигуры на фризе Парфенона, или как те изумительные богини, что восседают на его треугольном фронтоне? Если судить по искусству, то такими они, конечно же, и были. Но почитаем знатоков, к примеру, Аристофана. Оказывается, афинские женщины туго шнуровали платья, носили туфли на высоких каблуках, красились под блондинок, румянились, и ничем не отличались от любой глупой модницы или падшего создания наших дней. Дело все в том, что мы смотрим на минувшие эпохи исключительно сквозь призму искусства, которое, к счастью, еще ни разу не сказало нам правды.
С.: Да, но современные английские портреты, с ними что делать? Они ведь похожи на тех людей, которых они вроде как изображают?
В.: Несомненно. Настолько похожи, что через сто лет в них никто не поверит. Верят только тем портретам, в которых крайне немного от модели и очень много от художника. Гольбейновские портреты его современников производят на нас яркое впечатление своей абсолютной реалистичностью. Но это происходит только оттого, что Гольбейн вынудил жизнь принять его условия, вместиться в его рамки, воспроизвести его типаж и проявиться так, как ему того хотелось. Именно стиль, и ничто иное, заставляет нас поверить в реальность объекта. Большинство современных портретистов обречено на полное забытье. Они никогда не рисуют то, что видят. Они рисуют то, что видит публика, а она никогда ничего не видит.
С.: Ну, после всего этого мне хотелось бы услышать окончание статьи.
В.: С удовольствием. Будет ли от нее какая-нибудь польза - не знаю. Мы живем в наинуднейшей и наипрозаичнейшей из существующих стран. Даже Сон предал нас, открыв нам врата из рога и затворив врата из слоновой кости[58]. Сны могучего среднего класса этой страны, описанные в двух увесистых томах г-на Майерса и Сообщениях парапсихологического общества, являют собой картину исключительно удручающую. Среди них не нашлось даже пристойного ночного кошмара. Они банальны, жалки и занудны. Что же касается церкви, то ничто так благотворно не влияет на культуру нации, как наличие в ней группы людей, в чьи обязанности входит верить в сверхъестественное, творить чудеса в обыденной жизни и активно поддерживать ту способность к мифологизации, что столь незаменима для воображения. Но в англиканской церкви преуспевают не способные верить, а способные не верить. Мы - единственная церковь, что ставит у алтаря скептика и считает святого Фому образцовым апостолом[59]. Масса достойных священников, посвятившие свою жизнь поистине замечательной благотворительности, живут и умирают незамеченными. Но достаточно какому-то поверхностному, полуграмотному троешнику из произвольного университета добраться до церковной кафедры и вслух усомниться в правдивости историй о ноевом ковчеге, валаамовой ослице или Ионе и ките, как пол-Лондона сбегается на его проповедь и, раззявив рты, восхищается его непревзойденным интеллектом. Можно только искренне сожалеть о росте здравого смысла в англиканской церкви. Это дешевая уступка низкопробному реализму. К тому же, это просто глупо. Это происходит от полного непонимания психологии. Люди могут поверить в невозможное, но никогда - в невероятное. Но я все же вернусь к окончанию статьи.
'Что нам следует сделать, и что является нашей несомненной обязанностью возродить старое искусство Лжи. Многое, конечно, может быть достигнуто путем просвещения публики любителями в домашнем кругу, в литературных салонах и за чаепитиями. Но это только легкая и изящная сторона лжи, которая, наверное, была в ходу на званых обедах на Крите. Есть масса иных форм. Ложь для извлечения непосредственной личной выгоды, так называемая ложь с благой целью, которую последнее время сильно недолюбливают, была необычайно популярна в древности. Афину смешат Одиссеевы 'хитроумные речи', лживая слава освещает бледное чело безупречного героя трагедии Еврипида, и дает место среди великих жен прошлого юной невесте в одной из изысканнейших од Горация. Позднее то, что поначалу развивалось инстинктивно, доросло до научной системы. Человечеству было предложено следовать сложной системе правил, и из этой темы возникла важная литературная школа. И конечно, если вспомнить замечательный филосовский трактат Санчеса на эту тему, поневоле начинаешь сожалеть о том, что никому не пришло в
