Достаточно вспомнить, как главный ельцинский охранник Александр Коржаков и его союзники пытались сорвать президентские перевыборы в 1996 году. Но после той избирательной кампании Ельцин перенес тяжелую операцию на сердце и понял, что лучше подумать о преемнике, чем вновь отплясывать на молодежных дискотеках, демонстрируя наличие пороха в пороховницах. К этому его подталкивали и различные группировки вокруг. Тут и началась чехарда со сменой премьер-министров.
Лукашенко эта возня формально не касалась. Он вообще был гражданином другого государства, спокойно посматривал со стороны, как Черномырдина заменили Кириенко, похожим на рассудительного мальчика, а того — «пенсионером» Примаковым. Ни один из них не мог бы стать ему конкурентом. И дело не в их недостаточной харизме, а в том, что преемника ведь выбирают так, чтобы он был сильным (смог бы выстоять под любым давлением, не сдав своего политического «отца») и чтобы его надолго хватило. Кириенко никакой силой не обладал. А Примаков пришел ненадолго и вовсе не намеревался обеспечивать какие-либо гарантии «камарилье» Березовского и Мамута. Скорее наоборот, он вполне ясно давал понять, что после ухода Ельцина их неприятности только и начнутся.
Лукашенко мог ждать спокойно. План был отработан: создание Союзного государства России и Беларуси, введение постов президента и вице-президента.
«Если мой рейтинг будет достаточно высок, то наверняка найдутся люди, которые захотят выдвинуть меня на этот пост. Если нет — то зачем же я буду баллотироваться?» — сказал Лукашенко. Ранее в интервью «Интерфаксу» Лукашенко заявил, что в ходе состоявшейся 28 апреля 1999 года встречи в Кремле с Борисом Ельциным белорусский президент предложил главе РФ возглавить Союз в случае одобрения плана «радикального объединения». При этом Лукашенко отводил себе роль вице-президента указанного Союза»495.
«Он де-факто соглашался быть вторым лицом при Ельцине, — говорит Геннадий Грушевой. — Но с двумя оговорками. Первая была произнесена вслух: должна быть все-таки ротация. Вторая подразумевалась и читалась в одной из лукашенковских 'проговорок': Ельцину восемьдесят лет, он скоро уйдет, и тогда первым буду я».
Ельцин же вовсе не собирался уходить «так далеко» и настойчиво продолжал искать того, кто мог бы обеспечить ему спокойную жизнь после отставки. Так Примакова сменил Степашин, а Степашина — Путин.
И это никак не насторожило Лукашенко. Все, кто знал Ельцина — недоверчивого, резкого, властного были убеждены, что тот никогда не решится расстаться с президентским постом — потому что никому из своих приближенных не поверит.
Но Ельцин решился.
Вместо новогоднего обращения к россиянам на исходе 1999 года Борис Ельцин объявил о своей добровольной отставке. И представил народу своего преемника — Владимира Путина.
Решение о преемнике и передаче ему власти было подготовлено в строжайшей тайне. По недоуменным лицам ведущих новостных телепрограмм было видно, что ни один источник в Кремле не проболтался.
«История еще не знает столь необычной отставки главы крупнейшего государства — в канун нового тысячелетия. Своевременный, простой и вместе с тем крайне эффектный уход из Кремля, несомненно, останется в истории важным и интересным прецедентом»496.
Лукашенко оставалось лишь кусать локти.
Он понимал: Путина выберут президентом, и всю игру придется начинать заново. Если и вообще придется…
Глава четвертая. Соперники?
Непонятный человек
Для Лукашенко избрание Владимира Путина президентом России означало конец всем надеждам. «Это ж как, помните, у Остапа Бендера: 'Увели девушку прямо из стойла'. Лукашенко должен был быть Президентом всея Руси, а стал им Путин»497.
В Путине все оказалось непонятным. Это с Ельциным было просто: бывший партийный руководитель, каких Лукашенко видел десятки, да еще с комплексом вины, на котором удобно было играть. Несмотря на разницу в возрасте, у Лукашенко с Ельциным было много общего: оба пришли во власть из оппозиции, оба были политиками стихии, изначально черпавшими силу в социальных низах, не желавшими подчинить себя каким бы то ни было правилам. А здесь…
Этот невысокого роста человек с меланхолическим выражением лица и говорящими желваками его пугал. Так пугает только сочетание букв «КГБ» — вызывавшее животный почти ужас у каждого «советского белоруса», издавна верившего во всемогущество спецслужб.
Путин был непонятным, чужим и превосходил его, казалось, во всем.
Он окончил юридический факультет Ленинградского университета и был, очевидно, образованным человеком, причем отнюдь не простачком. А Лукашенко, сколько бы он ни распространялся о двух полученных им дипломах, всегда ощущал недостатки собственного образования (чего стоит, скажем, непростительный «прокол» в прямом телеэфире со
У Путина знание немецкого и английского языков — опять плюс в сравнении с Лукашенко, который ни по одному из двух государственных не получил бы высокой оценки.
Наконец, романтическая профессия разведчика — то, к чему сам Лукашенко в юности должен был стремиться душой, но не получилось.
Самое неприятное было то, что Лукашенко увидел, как медленно, но верно приходят к Путину те, кого он считал собственными врагами, — российские рыночники-демократы. Вот Чубайс подтянулся, вот Немцов поддержал. Вот они, вслед за Путиным, начали осваивать ура-патриотическую риторику (как же, будем и мы мочить всех в сортире) — особенно Чубайс.
Путин был подчеркнуто скуп на слова, говорил предельно продуманно, спокойно. Да еще эти невозмутимые, почти немигающие глаза. Лукашенко, привыкший играть с собеседником, подкидывая ему то, что тому нужно, с Путиным сразу проигрывал, поскольку не понимал, чего же тот хотел бы.
Владимир Путин был, пожалуй, так же непредсказуем, как когда-то Виктор Гончар, при всем их внешнем отличии. И это сходство не могло не тревожить.
Лукашенко — это бросалось в глаза — просто не знал, как себя с ним вести. Хотя появление такого соперника и стимулировало его, казалось бы, к невозможному: «То, что в последние годы внешний вид президента резко изменился к лучшему, заметили практически все. Однако самое удивительное, что произошло это не постепенно, а в один день: 8 сентября 1999 года, во время первого визита Путина в Минск в качестве премьер-министра, Александр Григорьевич предстал в новом имидже. Еще в августе Лукашенко зачесывал любимый клок волос и растрепанные усы, напоминающие два пучка жесткой соломы, а уже 8 сентября он вышел к камерам элегантно одетым и безукоризненно подстриженным»498.
Своими наблюдениями на сей счет поделился со мной кинорежиссер Юрий Хащеватский:
«В разговоре Лукашенко постоянно отворачивается от Путина, как бы отдаляется от него. К Ельцину он всегда стремился приблизиться, а от Путина — дистанцируется… Сейчас на примере поясню, о чем я говорю. Как-то у моего друга мы рассматривали старую — еще начала XX века — коллективную фотографию редакции газеты. На ней люди сидят, стоят, смотрят друг на друга. И я тут же, причем безошибочно, ему рассказал (а он хорошо знал взаимоотношения в этой редакции), кто с кем воюет, кто с кем дружит. Это ведь мизансценически очень видно. Либо ты готов собеседника заключить в объятия, либо готов перекинуть его через бедро. Так вот весь вид Лукашенко, когда он появляется рядом с Путиным, свидетельствует, что в любой момент он готов его перекинуть через бедро».
Кроме всего, у Путина не было комплекса вины за то, что кто-то разрушил Советский Союз. А стало быть, у него не было той струны, на которой можно играть. Ничего собирать и возрождать, кроме порядка, он не собирался, и «белорусский коллега» со всеми интеграционными идеями был ему ни к чему.
Лукашенко растерялся.
