Прежде всего, он сказал, что те пятнадцать тысяч долларов, что я обменял, я обменял открыто, и если бы я знал, что эти деньги краденые, я бы их в банк не понес. Он добавил, что я совсем не гангстер, а просто жертва обстоятельств, и несмотря на то, что обстоятельства — против меня, я просто деловой человек, хорошо известный в Канзас-Сити. Что я приехал сюда поправить плохое здоровье, и что если я ношу оружие, то это еще ничего не значит, потому что, как все это знают из газет, в США ношение оружия — самая обычная вещь. Он сказал, что несмотря на то, что у меня при себе не было разрешения на право ношения оружия, такое разрешение имеется у меня в США, и оружие мне нужно для самозащиты, так как мне угрожали много раз.
Он добавил, что ни в коем случае не против того, чтобы меня отправили в США, так как моя единственная мечта — вернуться на родину, чтобы опровергнуть обвинения, выдвинутые против меня.
Магистр продолжал тихо качать головой с суровым видом, и так как ему было известно, что это просто балаган, я должен засвидетельствовать, что он отлично играл свою роль.
Тип, который выступал в мою защиту, сказал в заключение, что на время выполнения формальностей, связанных с моим отъездом в США, меня можно было бы выпустить из тюрьмы под значительный залог при условии, что я буду каждый день являться в полицию для регистрации.
Судья обратился к Херрику с вопросом, не возражает ли он насчет освобождения меня под залог, и тот ответил, что возражений не имеет, если сумма будет достаточно велика. Судья объявил, что согласен меня освободить, если за меня будет внесен залог в десять тысяч фунтов.
Кранц вскочил и заявил, что все будет немедленно улажено.
В этот момент встал Херрик и сказал, что имеется и второй пункт обвинения, — то, что при мне находился «Люгер» и отсутствовало специальное разрешение на ношение оружия.
Это выступление Херрика придало обвинению более серьезный характер, но после длинных разговоров меня приговорили к штрафу в сорок шиллингов и конфискации моей игрушки.
После этого меня повели в канцелярию, где мне пришлось заполнить целую кучу бумаг. Потом появился Херрик и строго заявил, что я каждый вечер должен являться на Каннон Роу, в противном случае залог конфискуется, меня арестуют повторно и более уже не выпустят под залог.
Я поблагодарил и вышел. У подъезда я увидел машину, в ней сидела Конни. Она сделала мне знак и улыбнулась. Я подошел к ней.
— Ну, Лемми, — сказала она, — садись сюда. Я должна сказать тебе, что ты причинил нам немало забот и неприятностей, но не воображай, пожалуйста, что ты сможешь ускользнуть от нас.
Я засмеялся.
— Во всяком случае, вам это стоило десять купюр по тысяче фунтов, чтобы вытащить меня оттуда, моя дорогая Конни. А в настоящий момент я хочу выпить. На этот случай у меня ничего нет, так как там парни все забрали у меня и отдадут только завтра.
— Хорошо, Лемми, мы устроим это. Но нам нужно отсюда поскорее убираться.
Она отвезла меня в ресторан на Пиккадилли, где мы выпили чаю. По дороге она ничего особенного мне не говорила, но, глядя на нее, я подумал, что она необыкновенно мила и спокойна для дамы, разыскиваемой за побег и убийство, и является к тому же, женой Йонни Маласа.
Во время чаепития, когда я болтал обо всем, что мне приходило в голову, Конни, наконец, решила поставить точки над 'i'.
— Выслушай меня внимательно, Лемми. У меня был долгий разговор по телефону с Сигеллой насчет тебя, и несмотря на то, что ты считаешь его нечестным типом, он отлично понял твою точку зрения. То, что ты говорил, это, по существу, правда. Ты сам занимался делом похищения Миранды, и тебя вынудили работать на других. Короче, ты пытался обмануть Сигеллу, но он тебя опередил, и вовсе на тебя за это не сердится. Мы держим Миранду, и старый ван Зелден должен будет раскошелиться. Мы готовы ко всему. Ты знаешь, что стоишь того, чтобы тебя продырявили, и если бы речь шла о другом, а не о тебе, Сигелла сделал бы с тобой то, что ты заслужил, и никого на свете это не обеспокоило бы. Но он считает, что ты замечательный парень. У тебя в голове есть мозги, и действовать вы должны вместе, а после окончания дела Миранды вы двое будете вне всякой конкуренции.
— Скажи-ка, Конни, — начал я, — ты не возражаешь против того, чтобы сменить пластинку, потому что ты начинаешь усыплять меня своими колыбельными песенками. Ты хочешь заставить меня поверить, что твой дружок сделал все, чтобы вызволить меня из тюрьмы, просто так ни за что, ни про что. Так что можешь поверить мне, он не увидит больше этого залога — сорока тысяч долларов, потому что у меня намерение сбежать, как только представится такая возможность. Я уже сыт по горло их тюрьмой. Мне не очень все это нравится.
— Не жалуйся, ведь ты сам посадил себя туда, — сказала она. — И сначала мы хотели тебя там оставить, но ты прав в одном: Сигелла в тебе нуждается. И то, что он хочет, чтобы ты сделал, я советую тебе исполнить не столько для него, сколько для себя самого.
Потом она рассказала мне историю этих документов. Судя по ее словам, когда Лотти проникла в комнату через окно, там находился Сигелла, который спорил с Маласом и некоторыми другими членами свой банды по поводу того, что следует делать, а бумаги лежали перед ним на столе.
Окончив разговор, он сложил документы в бумажник, и все направились к двери. Малас, Конни и Сигелла выходили последними и, выходя, оглянулись. Лотти в этот момент влезла в окно. Она сразу же начала стрелять, но целилась плохо, и все пули прошли мимо цели. Ей удалось схватить бумажник и выбросить его в окно. Йонни, у которого быстрая реакция и верный глаз, бросился плашмя на пол и всадил в Лотти две пули. Она пыталась сопротивляться и сделала несколько выстрелов, но была в таком плохом состоянии, что все выстрелы пропали даром, в то время как Йонни несколькими выстрелами покончил с ней. Пытались искать Боско, но тот был уже далеко.
— Вот и вся история. Что касается бумаг, то они довольно компрометирующего свойства… И другое, Лемми, — продолжала она, — твое имя есть также в этих бумагах, и тебе будет горячо, если их найдут.
— Дальше? — спросил я, соглашаясь с ней кивком головы.
— Лемми, не прикидывайся ребенком. Где бы ни прятался Боско, он прочтет в газетах, что тебя выпустили из тюрьмы, и придет тебя повидать, потому что не имеет ни денег, ни крова. Передав тебе бумаги, он мог бы надеяться, что ты договоришься с Сигеллой в интересах вас обоих. Он знает, что Сигелла дорого заплатит за эти бумаги.
— Это звучит убедительно, — кивнул я, — а затем?
Она взяла сигарету из моего портсигара, который лежал на столе, закурила и посмотрела на меня сквозь дым.
— Послушай, нам всем надо убираться отсюда. Все устроено, все предусмотрено и все выверено до минуты. Но прежде чем уехать, мы должны забрать эти бумаги. Они необходимы нам, как необходим и Вилли. Послушай меня: ты вернешься на Джермин-стрит, совершенно очевидно, что в течение дня Боско тебе позвонит. Ты пригласишь его к себе вечером. Он принесет бумаги. А потом — детская игра. Как только ты узнаешь время, когда он придет к тебе, позвонишь мне по телефону, уберешь его, заберешь бумаги, а я поблизости от твоего дома жду тебя в машине. А завтра утром ты, я, Миранда и все остальные будем в укромном уголке Корсики. И если ты проделаешь всю работу аккуратно и тихо, если будешь вести себя как следует, отхватишь миллион. Так сказал Сигелла.
Я посмотрел на чашку чая, отпил глоток, потом взял за руку Конни.
— Да, — сказал я ей.
Вскоре я попрощался и отправился к себе, на Джермин-стрит. Конни дала мне номер своего телефона, чтобы я мог позвонить ей, когда объявится Боско.
Дома меня ждал небольшой пакет. Внутри мой револьвер и записка от Херрика. Предусмотрительный этот парень! Он говорил мало, но когда говорил, то всегда дело. Он писал, что в ванной я найду телефон, соединяющий меня прямо со Скотланд-Ярдом. Это я называю быстрой работой, которая может очень помочь в моем положении.
Я немедленно известил его по этому телефону о моем разговоре с Конни. Мы условились о дальнейших действиях.
Вилли Боско будет выпущен из тюрьмы. Бумаги ему отдадут, и он, как только выйдет, сразу позвонит мне. Я приглашу его к себе, но поздно вечером. Когда он придет ко мне, то получит соответствующие инструкции. Я поделился с Херриком своими мыслями о том, что для меня и Миранды все это может плохо
