Любава

а Любава плывет перед всеми,
одинешенька, как на юру.
Все зазывчивей, круче, удалей
вьется-бьется подгорный мотив.
Будто ветры Любаву обжали,
а с тропинки никак не сойти.
А когда, подголосков добавив,
пять гармоней ударило в лад,
охнув, лихо рванулась Любава
в самый тот вихревой перехват.
Дробь-чечетку отбила отважно,
руки за спину, стан распрямив,
так, что треснул вразлет, как бумажный,
на груди крепдешиновый лиф.
И открылся без всякой загадки
черный крестик, как червь-лиходей,
притаившийся в самом распадке
чуть раскосых девичьих грудей.
Между тем нестерпимым накалом
лампы вспыхнули, будто на взрыв,
и Любава, как статуя, встала,
под ладошками глазоньки скрыв.
Частой дробью, каленым горохом,
сотрясая барачный каркас,
лютый сивер по стеклам загрохал.
Крышу словно бы снес. Свет погас.
Сразу требуя нашей подмоги,
как машина, застопорив ход,
взвыл гудками пожарной тревоги
наш хозяин, товарищ завод.
Все друзья деликатно примолкли,
ждут меня, обжимая порог.
Я Любаву довел до каморки,
самоделку-коптилку зажег.
И шутя распростился, как рыцарь:
— Ну, жена, не ругай мужика.
Видно, нашему брату жениться
трудно. Правда, что ночь коротка…

3

В чистый ливень плывем, как ерши, мы
друг за дружкой, в пожар — так в пожар.
Две взаправду пожарных машины
накрывают нас заревом фар.
Кто-то грозный — видать, что начальник,
хриплым басом из ветра и мглы:
— Чья бригада? — кричит. Отвечаем.
— Вас и надо. Садитесь, орлы!..
Уцепившись за снасть как попало,
сквозь стихию неслись мы стремглав.
Буря дух на лету вышибала,
а сшибить никого не смогла.
Между гор, у горняцкого клуба
шибко людно, хоть каждый измок,
хлещет музыка в радиотрубы,
ровным ходом токует движок.
А над входом не то что сухие —
раскаленные буквы горят:
«Главный штаб по борьбе со стихией».
— Вот те на! — мужики говорят. —
Против силы небес что мы значим
с деревенским рассудком своим?
Так ведь наше-то дело телячье:
где укажут, на том и стоим…
Было так: по гудкам норовистым,
без приказа, как вольная рать,
двести душ городских коммунистов
вышли город от бури спасать.
Прямо к штабу нежданным резервом
(нам-то было сперва невдогад)
вышел наш городской самый первый
государственный штат. Аппарат!
Те, покамест безвестные люди,
без квартир, без семей, без контор:
исполкомовцы, банковцы, судьи,
вся милиция, сам прокурор.
Кто по-нашенски в городе новом,
признавая всему свой черед,
жил монахом и верил сурово:
— Город будет, лишь был бы завод!..
Вот стоит она, вся партбригада…
Локоть к локтю. Любой — будто гвоздь,
работяга особого склада,
доброволец — не наймит, не гость.
В старых кожанках, кожа которых
пропиталась горючим насквозь,
видно, что мотористы, монтеры,
слесаря… Не чиновная кость!
А в подмогу им, как для резону,
в штурмовой аварийный отряд
отрядил постройком пять сезонных
наших самых ударных бригад.
Всей подвластною штабу вселенной,
нашим небом и материком
ведал нынче наш первый военный
городской комиссар. Военком!