– Ну и как?
– Она красивая. Очень красивая.
И Вася как-то странно засмеялся, гыгыкая, будто ему в чем-то удалось уличить капитана, а тот еще этого не знает.
– Так у них уже, - сказал Левка.
– Уже?
– Да вроде бы еще нет, - ответил нехотя капитан. - Поживем - увидим.
– В седьмой палатке! Отставить разговоры! - закричал дежурный с передней линейки.
Тучинский и в лагере нашел женщин, вернее, они сами его нашли: переехали из городка на нашу сторону реки купаться, а здесь стоял Левка. И в воскресенье он куда-то уходил, а мы садились за «сочинскую» пульку (шестьдесят на шестьдесят, две копейки вист). Играли в тени поднятых пол палатки, записи вели на специальном коричневом бланке, выполненном на чертежной доске в академии и размноженном во многих экземплярах. Здесь по краям листа были записаны известные преферансные истины: «Без денег- не садись, нет хода - не вистуй»; «валет не фигура, но дама для вальта»; «два паса - в прикупе чудеса»; «под игрока - с семака»; «карта - не кобыла - к вечеру повезет» и т. д.
Мы сидели в майках и артиллерийских фуражках, с папиросами в зубах, сосны и небо над нами мешали сосредоточиться на тузах и семерках, я то и дело оставался «без одной», а то и «без многих», входил в азарт и начинал «темнить», то есть объявлять игру, не глядя в карты.
– Я всегда чувствовал, что преферанс в пределе стремится к очко,- говорил Мерцаев.
– Мне подсказывает внутренний голос, что карта пойдет.
– Внутренний голос - сила, - иронизировал капитан: на реке, где отдыхал лагерь с приехавшими женами и подругами, радиола гремела модной пластинкой Бернеса. Эта песня, воспринимавшаяся прежде с удовольствием, как почти каждая модная новинка, теперь надоедливо звучала повсюду.
Карта приходила плохая, я снова оставался без взятки, и Вася Малков довольно похохатывал, записывая висты.
– Что-то твоя Лиля дает тебе выигрывать? - съязвил капитан.- Ко всем сегодня жены приехали, а твоя? Ты ж знаешь, кому в карты-то везет.
Лицо у Малкова посерело, довольная улыбка превратилась в злобную гримасу:
– Ты… Это… - пробормотал Вася. - Ладно… Сдавай…
Мерцаев раздал карты, и взволнованный Вася сразу объявил мизер. Для Мерцаева не было большего удовольствия в игре, чем поймать смельчака взяток на шесть. Мы раскрыли карты, капитан мгновенно определил ситуацию и, глядя на Васю, уныло рассматривающего свою спрятанную в ладонях колоду, гипнотизировал его, рассуждая вслух: «Он мог сбросить туза или десятку. По-игроцки,- Мерцаев любил специальную терминологию,- надо сбрасывать туза, но Вася - пижон и по наивности пытался нас перехитрить. Ну, сознавайся. Туза ведь оставил?»
Вася уныло бормотал:
– Ты… Это… Давай… Ходи…
– Итак, все предельно ясно: он оставил туза. Берем свои, передаем ход на бубях, и шесть взяток в зубы.
Все получилось точно по Сашкиному плану, и Вася, тяжело вздыхая, записывал «на горку» огромные числа, обозначавшие его безусловный проигрыш.
Закончилась песня Бернеса обычным его задушевным, улыбчивым говорком-речитативом, и в репродукторах зазвучал голос дежурного по лагерю: «Лейтенант Малков! У входа вас ждет жена. Вы ее узнаете по белой кофточке и желтой сумке в руках».
– Тоже мне остряк-самоучка,- пробормотал Вася, и буквально на глазах менялось его лицо: светлело, приобретало выражение радостной успокоенности, даже некоторого высокомерия.
– Все-таки, Вася, знаешь,- капитан Мерцаев не мог сдержать смех.- Все-таки, я бы на твоем месте сделал ей серьезный выговор. Это же черт знает что: так потерять на мизере. Шесть тысяч вистов! Это же сразу сто двадцать рублей!
Васина радость погасла, и он ответил капитану своей сакраментальной угрозой:
– Ладно, Саша… Посмотрим, как ты сам…
– Ну что же ты обижаешься, странный человек? - продолжал дразнить его Мерцаев.- Едва лишь подтвердилась супружеская верность, как ты сразу сел на мизере. Тут поневоле мистиком станешь.
– Посмотрим, какая у тебя будет верность.
– Впрочем, оставим дружеский юмор, если ты его не понимаешь, и давай распишем. Согласно договоренности, расплата на месте. Чего это ты рот-то открыл? Или не сам предлагал этот пункт?
– Я думал… Ведь мы…
– Ага. Ты думал, что ты выиграешь, а я думал наоборот. Посчитай-ка, Иван, сколько там с него?
– Может быть, поиграем вечером? Или завтра? - попросил Вася жалобно.
– Или расписываем, или садись играть,- неумолимо потребовал капитан. - Законы преферанса нарушать нельзя. Клади деньги и можешь идти встречать жену в белой кофточке.
– Понимаешь, Саша,- осторожно вмешался Иван Семаков.- Ему сейчас Лилька такую сцену Одарки и Карася устроит, если у него денег не окажется.
– Это детский лепет, а не мужской разговор. А чтобы не травмировать Лилю, я могу тебе, Вася, эти деньги одолжить.
– До какого?
– Просто одолжить. Без срока. Когда захочешь - тогда и отдавай. Не захочешь - совсем не отдавай.
Малков, наверное, был не столько благодарен капитану, сколько удивлен, а может быть, даже и обижен. Потом я спросил Сашку, зачем он так поступил.
– А что ж я должен был делать? Просто отдать ему деньги обратно? Он бы обиделся.
– Он и так обиделся.
– Надоели мне эти эмоциональные лейтенанты.
– Но он же любит ее,-сказал Иван.- Ты видел, как он просиял, когда она приехала?
– Ах! Любовь! Мы условились не произносить этого слова, потому что оно слишком много для нас значит. То, что происходит у Васи,- никакая не любовь, а попытка чем-то заполнить зияющую пустоту сознания. Люди, подобные Малкову, не способны самостоятельно постигать действительность. Они делают лишь то, что до них придумали другие. Сказано: верить - он верит, вернее, притворяется, что верит, причем искренне притворяется; сказано: любить- он притворяется, что любит. Что-то жарко. А? Ребят? Пойдем искупаемся, что ли?
Я едва не бросил ему малковское: «А ты сам…» Почему, в самом деле, столько амбиции, если ты сам, кроме обычной учебы и любовных отношений с девушкой, больше ничем не проявляешь свою личность?
А на реке шумел незатейливый воскресный праздник: радиола, соревнования по плаванию и волейболу, жены, приехавшие из города с припасами и радостью. Мы искупались в стороне от общего пляжа и лежали на травке, покуривая. Невдалеке купались девушки, тоже, наверное, приехавшие из города, но, по-видимому, еще не выяснившие, к кому они приехали. Когда Сашка Мерцаев лихо прыгнул вниз головой с кручи и вынырнул лишь за серединой реки, я заметил, что одна из девушек не сводила с него глаз.
Мы лежали, будто бы просто наслаждаясь солнцем и покоем, но, конечно, поглядывали на соседок, тем более что две подруги прогуливались по берегу, и в нескольких шагах от наших глаз двигались их длинные ноги. Одна из подруг, та самая, что заинтересовалась Мерцаевым, была белокожая, мало склонная к загару. Совсем юная, лет восемнадцати, в том состоянии развития, когда стройность еще можно спутать с худощавостью, а зрелая женственность, наверное, смущает саму ее владелицу, в широкополой светлой шляпе из соломки, девушка вызывала одновременно и восхищение, и добродушно-насмешливое сочувствие, как милый подросток, еще застенчивый и смешной.
– Ишь какая! Вот эта явно Чернышевского читала,- сказал Мерцаев.- Унд фигура зэр шон.
Как бы ни была юна и неопытна женщина, но она всегда может заставить мужчину сделать первый шаг к ней, даже если он совсем к этому не стремился. Девушка банально спросила, холодна ли вода, потом
