Ольги, в слезах кричавшей Симону, что больше его не любит, и умчавшейся с палубы со всеми признаками хорошо разыгранного отчаяния, то есть стерев с губ помаду. Но ни одно из этих происшествий не могло рассеять ни грусть, ни нежность, ни очарование этого вечера, который напоминал множество других вечеров, давно прошедших, столь отдаленных во времени и в пространстве, напоенных запахом жасмина и жареных оладий, вечера, который не вернется, а зимой, что уже стоит у порога, и вовсе позабудется. Дориаччи пела мелодии Дебюсси нежным, сентиментальным голосом, в котором грусть исключала чувственность, голосом очень зрелым и очень молодым, отчасти умоляющим, но, тем не менее, сдержанным, полным скрытой силы голосом, который делает все мелкие тайны этого круиза, разоблаченные и неразоблаченные, абсурдными и бесполезными. Спать все ушли очень поздно, со слезами на глазах, неведомо отчего, и гораздо более обильными, чем можно было предположить.
Сосредоточив все свои силы и перекусив поводок, удерживавший ее в заточении, Фушия, наконец-то вырвавшись на свободу, полежала некоторое время, давая отдых уставшим от трудов челюстям, а потом вышла на охоту на человека.
Только эта кровожадная собака повстречалась Жюльену под утро во время его одинокой прогулки, на сей раз более долгой, чем обычно. Он прогуливался по палубе, прислушиваясь к шелестящему, шелковистому шуму винта, вворачивающегося в воду, и у него возникало впечатление, будто это его шаги заставляют палубу вибрировать, что дерево содрогается под тяжестью его веса и трещит, и этот треск достигает кают, достигает ушей Клариссы, но она этого треска не слышит; Кларисса, должно быть, спокойно спит под поддельным Марке. Кларисса, отделенная от своей жизни и своих поступков и одновременно освобожденная от одиночества, Кларисса, вверившая свою жизнь пилоту-камикадзе, ему, Жюльену Пейра, который, быть может, собирается торпедировать самого себя у нее на глазах. Не просто так Эрик приобрел эту картину. Жюльен это знал. И он задавал себе вопрос, когда и где он ощутит последствия этого? Под сенью жульнических махинаций, не ведая о мошеннических проделках, доставляющих ее любовнику средства к существованию, Кларисса спит и, возможно, видит его во сне, и даже не подозревает об эфемерности своего счастья. И Жюльена в очередной раз бросило в дрожь от страха за нее, за то, что с ней будет, когда раскроется обман, в гораздо большей степени, чем за себя, за то, что будет с ним, когда он попадет в тюрьму Французской республики (там, однако, стало повеселее, как ему рассказывали). Он любил Клариссу и испытывал некое мазохистское наслаждение, когда уговаривал себя, что первая истинная любовь в его жизни может кончиться раньше, чем начнется… и если в кои-то веки он полюбил по- настоящему, то это «по-настоящему» может привести его в тюрьму. Только бы это произошло не сию минуту, только бы он еще раз смог прижать к себе трепещущее тело Клариссы, почувствовать запах ее духов… Только бы еще раз зарыться щекой в ее волосы, говорить с ней, как с ребенком или с животным… Только бы еще раз увидеть, как радость оживляет ее лицо, такое красивое, такое благородное в своей невинности. Лишь бы судьба подарила ему все это еще раз, это лицо, эти плечи, эту шею и эти губы, и эти ласковые руки Клариссы у него на плечах, эту исключительную нежность, излучаемую этой женщиной, которая превратила циничного игрока в романтического мечтателя. «Кларисса», – проговорил он три или четыре раза, стоя на палубе на исходе ночи, а воздух был бел и похож на вату, воздух, где еще не было солнца. Свет на палубе в этот час становился серым, бежевым, стальным и грустным. «Можно подумать, – сказал себе Жюльен, – что ты находишься на каком-нибудь брошенном корабле, даже обломке корабля, где-нибудь в Индийском океане над огромными неведомыми глубинами».
Животное, явно появившееся не из глубин Индийского океана, внезапно заявило о себе, оказавшись в поле зрения Жюльена и на секунду парализовав его: этого времени было достаточно, чтобы все его ощущения, все чувства, все воспоминания и впечатления сконцентрировались в одной пронзительной мысли: это Фушия, собака, которая кусается, которая надвигается на него в этот ранний утренний час, а шерсть у нее встала дыбом от ярости, и она, оскалив зубы, неумолимо двигается в сторону добычи. Жюльену едва хватило времени вспрыгнуть на служебный трап. Он услышал яростное и разочарованное рычание этого чудовища и уже предвкушал, как он сбросит его с высоты двух метров, причем отсутствие ветра облегчит ему задачу. Жюльен совсем не плохо устроился на жестких ступенях, и через пару минут он разглядел удивленное лицо Дориаччи, появившейся из коридора. Завернутая в нечто среднее между бурнусом и джеллабой из черно-красного шелка, искажавшее, но одновременно и оживлявшее все окружающие ее оттенки серого цвета, Дориаччи бросила на него изучающий взгляд и помахала рукой, словно призывая прекратить дуракаваляние, но потом поняла причины всего происходящего.
– Ах ты, милая, – раздался громоподобный голос Дивы, – иди сюда, моя подружка Фушия…
Собеседница повернулась к ней, и Жюльен, улыбаясь улыбкой отчаяния, приготовился спрыгнуть вниз для спасения Дивы, но тут животное, к его изумлению, с добродушным рычанием кинулось к Дориаччи и стало энергично лизать ей ноги, Дориаччи же воспринимала это как должное.
– Доброе утро, крошка Фушия, – ворковала она. – Доброе утро, собачка моя милая. Узнаешь руку, которая тебя кормит… Да, да, вкусный шоколад, это я, куриная косточка, это я. Да, это я, крем по- английски… Ах ты, собачка, сердитая и злая собачка, поздоровайся с тетей Дориа… Кого крошка Фушия желает на завтрак? Разбойника Элледока?.. Ах нет, это на месье Пейра пошла сегодня утром Фушия! – проговорила Дориаччи, вновь поднимая глаза на Жюльена и остановив на нем смеющийся взгляд. – Но что это вы, месье Пейра? – заговорила Дива. – Даже и не думайте спускаться… То ли вы сейчас упадете, то ли ваши глаза вот-вот выпадут из орбит.
– Да, у меня действительно глаза вылезли из орбит, – проговорил Жюльен, ставя ногу на твердую палубу. – Но смею вас уверить, что со времен святой Бландины со львами я никогда не видел ничего подобного.
– А я укротительница, представьте себе, месье Пейра, – заявила Дориаччи с насмешливой улыбкой. – И я задаю себе вопрос, где теперь мой последний львенок… Я за него беспокоюсь, а это очень дурной знак… Фушия, сиди на месте и не трогай месье Пейра, – проговорила она в той же тональности.
– Но не для него, – проговорил Жюльен, стоя у основания мачты и не сводя глаз с Фушии. – Я хочу сказать, для него это знак совсем неплохой.
– О, да, – убежденно заявила Дориаччи. – Он так и не узнает, бедный Андреа, что я его люблю…
– Я считаю, что вы с ним слишком суровы! Разве он не является хорошим любовником и очаровательным молодым человеком?
– Хорошим любовником? Да что вы, месье Пейра! Хороших любовник – это тот, кто говорит своим любовницам, что они чудесные любовницы!
Она говорила все это с мрачным удовлетворением и при этом натягивала концы шейного платка на плечи.
– Вы так простудитесь, – заявил Жюльен и снял с себя свитер, чтобы накинуть его на плечи Дориаччи, и тут запах духов Дориаччи заставил его замереть на мгновение.
Это были духи женщины, которую он любил, или, точнее, думал, что любит, до того, как он встретил Клариссу. Они друг другу очень нравились, вспомнилось Жюльену, и перед ним возникла терраса шале в снегу, и он вновь почувствовал холодное покалывание на щеках и жар обнаженного тела, прижавшегося к его телу. Это случилось тогда, когда он выходил из одного австрийского казино, где его рискованная манера играть провоцировала многочисленные сексуальные предложения. Следует отметить, что он тогда выиграл, ставя на зеро три раза подряд и четыре раза подряд на восьмерку, и…
– Вы думаете о казино, месье Пейра, или я ошибаюсь? – проговорила Дориаччи, все еще стоя к нему спиной, словно ожидала, что, набросив на нее свитер, он его поправит.
– Как странно, – наивно произнес он и слегка похлопал по свитеру. – Как вы догадались?
– Говоря игроку, что он думает об игре, обязательно рано или поздно угадаешь.
И она повернулась к нему, окутав его в очередной раз облаком духов. И она так призывно посмотрела в лицо Жюльена, что тот, загипнотизированный и не способный сделать шаг назад, чтобы не наступить на Фушию, которая лежала, прижавшись к его ногам, наклонился и поцеловал Дориаччи, сам не зная почему, да этого, наверное, не знала и сама Дориаччи, просто, по-видимому, потому, что в данный момент это было единственно возможным.
В десяти шагах от них была спасательная шлюпка, мокрая и розоватая, и чуть позднее Жюльен, вылезая из нее, хохотал над скабрезными шуточками Дориаччи по поводу амурных похождений Ольги Ламуру. Он был потрясен совершенным над ним полунасилием, но, как ни странно, ему вовсе не было
