неподалеку от моего дома что-то белеет. Глаз мой был зоркий и натренированный.
– Вот чертяги столичные! Вечно мусорят, нет от них покоя. Словно у себя в городе, а не в лесу.
Я, сварливо ворча себе под нос, разгреб руками кусты и заметил в глубине их насквозь промокшую полную пачку «Кэмела», недалеко валялась обляпанная грязью блестящая зажигалка…
Следующим утром, забросив все дела, я, как верный пес, сидел у ног Лиды. Вновь заменяя Эдика. Лида играла уже не беспомощного ребенка, барахтающегося в воде, а несчастную больную девчонку. Она то и дело шмыгала носом, лоб ее был перевязан мокрым полотенцем.
– У вас такое солнце вредное, – капризно пробормотала она, перед этим пару раз охнув и ахнув от боли. – Даже на югах со мной ничего подобного не случалось.
– Солнце, Лидка, не бывает вредным, – улыбнулся я, гладя ее запутанные волосы. – Только люди.
– Такие, как я? – обиженно надула пухлые губы Лида.
– Нет, ты ведь у меня солнце.
Я огляделся. Мне стало немножечко грустно. С самого начала я знал, что это номер Марианны Кирилловны. И сейчас, впервые заглянув сюда после ее смерти, я вдруг по-настоящему понял, как мне не хватает моей костюмерши, наших прогулок у озера, наших долгих бесед у затухающего костра, нашей сирени с пятью лепестками. Пожалуй, никто меня в жизни так не понимал, как Марианна Кирилловна. И я знал, что это понимание было взаимным.
Лида, заметив, что я погрузился в мысли, тут же принялась вновь капризно охать и ахать, жалуясь на свое недомогание, изо всех сил стараясь привлечь к себе внимание. Вообще-то она была плохой актрисой. Хотя, возможно, я мало что смыслил в актерской игре.
– А ты где-нибудь уже снималась, Лидка? – зачем-то спросил я у нее.
Ее глаза растерянно забегали по моему лицу. Но тут же решительно остановились где-то у переносицы.
– Конечно, снималась! – Она вызывающе встряхнула головой, забыв, что та у нее болит. – А ты думал, я плохая актриса?
Именно так я и думал. Ей сниматься противопоказано. Пожалуй, настоящие съемки у нее начались только здесь, в Сосновке. Где играла она исключительно для меня.
В дверь постучали. Молодая горничная, моя старая знакомая Галка, принесла нам чаю. По Лидиному приказу. Именно приказу. Не меньше.
– Фу! – фыркнула Лида, пригубив чай. – Совсем остывший! Я же просила – горячий! Совсем ничего делать не умеют!
Лида вела себя по меньшей мере, как Любовь Орлова, словно в запасе у нее были десятки знаменитых ролей. Хотя подозреваю, что великая актриса так не поступила бы ни за что в жизни.
Горничная покраснела и, заикаясь, стала оправдываться перед этой разбалованной девицей. Но я тут же ее прервал.
– Не слушайте ее, милая, – с нескрываемым наслаждением я отпил глоток чая, закатывая от удовольствия глаза. – Замечательный чай. Ничего подобного не пил, хотя вы прекрасно знаете, что в чем- чем, а в чаях я разбираюсь. Вы даже добавили веточки смородины, подумать только!
Галка расплылась в довольной улыбке, но все еще опасливо поглядывала на Лиду.
– Знаете, – обратился я к Галке, чтобы до конца ее успокоить, – а ведь так не хватает Марианны Кирилловны. Едва переступив порог этого номера, я сразу понял, как ее не хватает. По-настоящему.
Горничная была свидетелем нашей дружбы с костюмершей и понимающе вздохнула.
– Мы все ее здесь любили. Она от всех отличалась. Такая вежливая, милая, понимающая. – Это был камешек в огород Лиды.
– Ты можешь идти! Ну, чего встала! – закричала на нее Лида, вскочив с кровати.
Я схватил ее за руки и силой усадил на место.
– Как тебе не стыдно! Что с тобой! Ты и впрямь перегрелась! – Я обернулся к горничной. – Иди, Галка, все в порядке, иди.
И все же последнее слово Галка решила оставить за собой.
– Это же надо, такая была чудесная бабушка и такая оказалась невоспитанная внучка! Господи, как тесен мир, – едко заметила она и тут же смылась.
Воцарилось молчание. Я в оцепенении уставился на Лиду.
– Что она сказала?
– Откуда мне знать! – Лида мгновенно успокоилась и вновь приняла больной вид, прикладывая к голове влажное полотенце.
– Она что… То есть… Марианна Кирилловна – твоя бабушка?! – Это был настоящий шок для меня.
– Ну и что тут такого? У всех есть бабки. Я же не виновата, что моя оказалась именно Марианной.
Я сидел, обхватив голову руками. Очередное вранье. Даже для одного месяца многовато. Я медленно повернулся к Лиде. Наверное, у меня был устрашающий вид, потому что она испуганно вздрогнула.
– Но почему ты мне ничего не сказала? Я же не раз рассказывал тебе про Марианну Кирилловну. Почему? Я не понимаю. Ты только объясни – почему?
– Да потому!
Лида вновь вскочила, полотенце упало на пол. И вообще, по-моему, она выглядела совсем здоровой.
– Потому что пришлось бы рассказывать про нее, тебе же она так нравилась. Тратить время на пустые воспоминания и прочую чепуху… А я хотела, чтобы ты был только мой. Только мой и все! – Лида топнула в подтверждение своих слов ножкой.
– Странно, а костюмерша говорила, что она совсем одна. Одна на всем белом свете.
– Это ей захотелось быть совсем одной. Придумывать свой фантастический мир и жить в нем. Грезить о каком-то великом кино, которое мы якобы потеряли. А по-моему, потеряла только она. Я лично все приобрела. И кино, и настоящий мир. И меня он вполне устраивает.
– Она обо мне говорила? – Я не отрывал от Лиды взгляд.
Я знал, чувствовал, понимал, что говорила. Но каждую секунду боялся, что Лида соврет.
– Да, – почему-то на этот раз она не соврала. – Говорила. Более того, утверждала, что ты у нее самый близкий человек на земле. И твоя земля тоже самая близкая. Потому что вы настоящие, а мы, видите ли, из папье-маше. Поэтому для нас она и шьет костюмы. В общем, бред какой-то. Как может стать самым близким случайный человек?
– Я же – случайный человек, но для тебя стал самым близким.
– Ты – другое. У нас ведь любовь…
– Кроме любви есть и другие отношения. Может, более глубокие. Иногда люди, зная друг друга всю жизнь, так и не находят общего языка. А иногда… Одного дня достаточно, чтобы друг друга понять. В общем… Знаешь, мне кажется, Марианна Кирилловна действительно была очень одинока…
Мне так и не удалось закончить эту глубокую мысль, потому что в комнату ворвался Эдик с охапкой полевых цветов. Увидев меня, он застыл на пороге, как статуя, и его губы скривились в презрительной усмешке.
– А… Охранники зеленых насаждений! Надеюсь, вы меня не арестуете за ущерб, нанесенный лесам и полям. – Он протянул цветы Лиде, и она уткнула в них лицо, жадно вдохнув приторный аромат.
– Не арестую, – резко ответил я и поднялся.
– Еще бы. Все это народное достояние, а не достояние одного человека.
Лида заметно оживилась с приходом Эдика. Она чувствовала себя рядом с ним в своей тарелке. И я подумал, что они здорово подходят друг другу. Она ему так же преувеличенно и театрально принялась жаловаться на солнечное недомогание. И он проглатывал ее слова без остатка. Как ни парадоксально, но они искренне верили в ложь, которой ежедневно кормили друг друга до отвала. Эдик даже умудрился пафосно продекламировать какой-то новомодный стишок без ритма и рифмы, который выучил накануне специально для Лиды. И девушка восторженно благодарила его. Стишок был бездарный, Лидка вполуха слушала его, так ничего и не поняв, но правила игры диктовали другую реакцию. А они строго следовали правилам игры. Мне здесь делать нечего. Я не артист, так что поспешил откланяться. Эдик даже не обернулся в мою сторону, а Лида послала ничего не значащий воздушный поцелуй.
Мне же вдруг захотелось увидеть Вальку, которая меня старательно избегала. И, собравшись с духом,
