полуобмороке: как, бросить ее в Лодыгине!.. За окном разводило чернила и было ирреально синё, как в кино, в фальшивых – через светофильтры сделанных – ночных сценах.
Не уехали. Пришли. Приползли на бровях. Электричество еще горело (почти одиннадцать), и можно было любоваться этими вдрызг пьяными мордами. Очень напряженный, внутрь себя взгляд Олега, а губы его крепились, как будто он хотел, но запрещал себе что-то важное. Спотыкающихся, развели по кроватям, и потянулась кислая алкогольная ночь, со вздохами и не очень полной болотистой тьмой.
…Как это всегда бывает, Олег очнулся чуть свет – осознал себя очнувшимся – и все утро лежал сосредоточенно, с открытыми глазами, выплывал из бреда. А вот обычного похмелья – не было! Укол ярости так освежал…
Проснувшись, Ева даже вздрогнула – лежал рядом и смотрел, как крокодил.
– Ты что?
– Ничего. Удивляюсь, что ты здесь. – Олег не утруждал себя шепотом. – Не у Костярина в койке, я имею в виду.
– Что ты несешь… – забормотала Ева; смесь возмущения, ужаса и растерянности страшной. – Перестань! Я тебя прошу… Он же может проснуться… услышит…
– А что? Пусть все слышат!!! – Олег повысил тон, заговорил с воодушевлением, с каким-то античным актерством. – Наш друг попал в беду. Мы приехали его выручать. Как же можно в чем-то ему отказывать? Да мы должны последнюю рубашку… Да если он позарился на мою бабу, как же я могу сказать “нет”?… Запрещено! Ему и морду-то, оказывается, нельзя набить: что вы! Пылинки сдувать!.. А может, мне ему так прямо и сказать: бери, дорогой Костенька, пользуйся! – Олег строил какие-то идиотские рожи…
Подбежал Никита с таким выражением лица, что было ясно – сейчас убьет.
А Костя и не спал. Забившись в уголок, в комки и тряпки своей постели, он осторожно, всей спиной изображал ровное дыхание, а сам глядел, сощурившись, на поплывшие обои, и гадко ему было – не выразить.
Между тем разгоралось утро, все потихоньку вставали, и уже гремела в кухне Ева, тихонько так погремывала. Время шло, шло, а он все не находил в себе сил развернуться и опустить ноги на пол и посмотреть в глаза. Этот лежачий маскарад становился уже невыносим, и…
Положение спас Кузьмич – вдруг.
Явился с удочками, с баулом и, выбрав почему-то именно Олега, увел его с собой на рыбалку (“здесь озеро за лесом, так та-ам…”). Рыбалка, озеро, “та-ам” – бред какой-то, но именно это и помогло. Когда Олег, мрачный, опухший, без завтрака, ушел со стариком, тогда только Костя и смог повернуться, остудить ступни о доски, буркнуть “добрутр” оставшимся.
Начинался день, надо было пережить и его.
VIII
За прошедшие сутки меж друзьями-соперниками установился вроде как шаткий мир, но глядели поверх друг друга, и весь дом гудел от напряжения. Подавляя ярость, теперь уже Олег был как шут, со слишком злой улыбкой.
Так, например, собираясь в бабы-Машину баню, Костя – без всякой задней мысли! – предложил, да просто задался вопросом: в не взять ли гитару?… Олег поначалу возражал по-человечески: мол, влажность там, температура… Потом – “опомнился”, и кривая издевательская улыбка растянулась на его лице: ой, прости, мол, гитара-то теперь твоя; хозяин – барин…
И за эти идиотские спектакли хотелось убить.
А когда шли втроем по жирной сельской темноте (с отсветом дальнего окна, с обрывком разговора, разговора людей, будто бы особо беззащитных), расспрашивали Никиту, в честь чего вдруг эта помывка. Отвечал загадками: есть, мол, серьезный разговор, не для женских ушей. Олег, конечно, тут не удержался от очередной издевки, зловещей:
– Да-а, надо наконец поговорить по-мужски! – за что и вляпался лицом в полотнище паутины с каким-то сладким треском не треском.
Баня, истопленная бабой Машей, звала окошком, и в тревожном ночном воздухе стояла нота сырокопчения.
В предбаннике было сухо, лечебно перехватывало дух. Голой воспаленной лампочке очень шло это – “лампа накаливания”; была, кстати, и керосинка, чтобы спокойно досидеть, когда в одиннадцать вырубят ток. Рассохшееся до мыльной белизны дерево, банные прах и мусор… Старая обувь, снова полчище обуви, почти окаменевшей, – да что ж такое!
– Да что ж такое! – Никита оступился. – Что у вас везде… Как будто целый полк живет! Вот как показывают в кино про концлагерь, вот так же, честное слово!
– Ах, это?… Это бывших жильцов. Да, выкинуть надо, но как-то все… Ха, баба Маша разве отнесет что- то на помойку! Эти старики…
– Погоди, как – “бывших жильцов”? – не понял Никита. – Здесь люди разве не… насовсем?
Оказалось, нет. Костярин с большой неохотой разъяснил здешние порядки. Как только человека забывают “на большой земле”, его выселяют из поселка. Что называется – “на выход с вещами”. Куда?… Неизвестно, да и знать не особо хочется.
Чтобы разрядить обстановку (пацаны стояли подавленные), Костя с фальшивым хохотком ввернул шутку из кино: “А у нас текучка! Ой, кака страшна у нас текучка!” – но никто не засмеялся, и пришлось, обратно надев серьезность, успокаивать: молодым-то как раз нечего бояться, их помнят до-олго… По-настоящему Костя волнуется только за Кузьмича. Кому он нужен, что там, что здесь. Дети позабыли… А вот с бабой Машей-то как раз все в порядке. С убийствами вообще особая “фишка”. Ведь пока виновный отбывает наказание, о человеке, получается, помнят, да?…
И поспешили свернуть эту тему – не самую веселую.
Взбодрившись, решали технические вопросы: как спасти самогон от беспощадного нагревания.
Самое странное в банных посиделках, в таком вот общении голых людей, – это полная, до дикости, несовместимость
Пили, ржали, дурачились – пока не напомнили Никите, что он вообще-то грозился каким-то очень уж сурьезным разговором.
– Да. Костя, мы ведь уезжаем через два дня… то есть должны уехать. Короче, тебе нельзя тут оставаться. Я все продумал. Мы устроим тебе побег.
Костярин оторопел, а потом расхохотался, даже сильнее, чем надо, да просто чуть не шлепнулся с лавки. Убежать из Лодыгина! Ха! Святая простота! Они думают, что автобусная остановка не под контролем, что… что…
– Я же говорю – все продумано! Стал бы я вас собирать… Бежать надо с кладбища. Там за лесом автотрасса. Пока нас хватятся, мы уже доберемся на попутках до города. Тебя, понятно, сажаем первым, а нас если и поймают, то взятки гладки. А в городе встречаемся в условленном месте. Поживешь пока у меня. Что еще? Матери твоей сообщим…
В парилке, куда заходили ненадолго, у каждого от жара стучало в ушах и поводило глаза… Олегу вспомнился домашний компьютер, такая операция, как перезагрузка (слово дикое, но кнопка есть), когда в мониторе все дерг! – а потом вроде бы так же. И здесь. “Перезагрузка” мозгов и давления.
– Вообще мысль, конечно, интересная, – протянул Костя после молчания. – Но…
– Что “но”! Костярин, я тебя не узнаю! Что за пенсионные настроения? Отставить! Мы же “безбашенные” – помнишь, как нам та девчонка с Утчи сказала? – и вообще… Ну вспомни, вспомни, сколько мы всяких фокусов делали и что думали когда-то: ах, что нам за это будет?… Это же драйв, понимаешь? Плевать, поймают или нет! Попробовать надо – живем-то один раз!..
А правда! Что он в этом Лодыгине… Забудешь тут, сколько тебе лет: утро, вечер, утро, вечер, действительно – пенсия какая-то, тошнит уже. Чего здесь ждать? Чего ловить?… Драйв. Драйв. Да фигня, все получится! Добраться бы до города, а там… все как раньше: тусовки, музыка… жизнь. Жизнь!
Черт, ладно! Была не была!
