Стог обошёл да поняй далей.
А вот если поломка какая…
Запасных частей при нас ни на показ.
Поплавились подшипники, полетели шатуны иль ещё с чем беда – кидай поломку на горб и за пятнадцать вёрст своим ходом в МТС. А тот же коленчатый вал тянет под шестьдесят кило.
Ходили в обычности по две.
Ты несешь, товарка рядом бежит – отдыхая.
Нести напеременку ещё туда-сюда…
12
Как ни трудно было, а с первым военным севом управились к часу.
Мне даже грамоту дали «За стахановский труд в посевной 1942 года».
Только отсеялись, ан хлоп приказ эвакуировать МТС.
Построили мы в колонну трактора и на Воронеж.
Вот долилось подёрнутое дымкой суставчатое тело колонны к Дону.
Это что ж за страхи…
День вроде без облаков, а солнца не видать. Тучи самолётов с крестами кружили над рекой, били переправу.
А по мосту спешили наши танки, пехота.
Нам переправляться – вторая очередь. Только завтра.
Видим, не дождаться нам своего черёда.
Видим, не уйти нам уже и назад, на попятнушку.
Стороной от реки, садом, пустили трактора к ложбинке, а там по логу и дальше туда, в лесок.
В чащобе разобрали.
Спрятали.
Подымаемся на горку, только что стояли где, – переправа разбита, мы уже за спиной у немца.
Я и сейчас не скажу, каким чудом зацепились мы тогда за жизнь…
Однако ушли от огня.
Ушли от огня, да влетели в полымя.
Прибегаем балками в Острянку – и туточки немец.
Слышим стороной, и Дмитриевка, и Скупая Потудань, и Синие Липяги, и Першино, и Нижнедевицк – всё, всё, всё под немцем, вся округа нашенская.
К хате к нашей тоже не подступи: враг приглядел себе на постоину.
Спасибо, пустила соседка Лизавета Павловна Степанищева. Одна одной осталась бабка Лизавета.
Мужа её, квёлого, плохого уже старика, немцы признали за партизана (вынес курам воды в немецкой каске) и повесили.
13
Шли дни.
Стала поспевать наша рожь.
Там не рожь – загляденье. Колосьё важучее, тяжеленное. Ножки под ним того и гляди не сегодня-завтра подломятся. Чернозём наш воронежский знатён. Самый богатый в мире! И того немчурёнок, как влетел в наши земли, кинулся эшелонами гнать наш чернозём в свою Германию…
Слышу, немец захаживается убирать рожь нашими ж руками. Техники никакой, всю успели наши вывезти, так он, супостат, – а чтоб тебя родимец взял! – команду командует:
– Бабка, девка… Без цирлих-манирлих[4] собирай коса, серп… Гитлерзольдат хлеп нада…
Смотрю с порожка на того приказного с толстым, баклушей, носом, – с ненависти не вижу в полной ясности его, хоть и в малых он метрах от меня.
Стою думаю:
«Ночами пахали зелень девчаточки, не дети ль сеяли ту рожь. Теперь убери да на блюдечке подай ребячий хлебушко вражине своему? Ничего… И уберём, ёлки-коляски, и подадим… Будет всем Богам по сапогам!»
Думаю я так, а приказному говорю:
– Сперва надо народ оповестить, готовился чтоб.
Кивает:
– Я, я! (Да, да!)
Обежала я бригадных девчонок, сыпанули мы по дворам.
– Коса-серп есть?
– Да как же не быть в крестьянском дому косе!?
– Прячь надальше куда!
– А ну найдеть?
– Кидай тогда в печку. В печке не найдёт. Огонь всё сокроет!
В день в Острянке не стало на видах ни кос, ни серпов. Приховали.
Гонят люд на уборку. Невторопь идут старики да малые с пустыми руками.
Взлютовал немчуришка, велел домашними резать ножами рожь.
Домашними так домашними.
Порядочных, тяжёлых, ножей в руках не густо, а всё больше мелочишка: приспешные поварские, резаки столярные, клепики чеботарные. А дед Микиток прихромал с ржавой бритвой.
Конвой было присатанился к деду за насмешность, но дед молодцом мотнул бородой со стожок, в решительности сказал:
– Не упомню, кода в последние разы и скоблился. Ржа струмент поела. С ей и спрос, а я тут сторона-а!
Много ж за день таким «струментом» возьмёшь…
А вечером, по черноте уже, все мои из бригады продирались по одной к дальней станции, что не взял ещё немец.
Дошла я до края поля и стала, а чего стала, и себе не скажу. Дальше не идут ноги, хоть ты что.
Отошла чуток, кинула взор за спину – назад понесли ноги сами…
Села, зажгла спичку.
Горит под рукой, потрескивает…
Пламешко разохотилось, потянулось, лизнуло палец.
«Ну, кидай!»
Не кидаю – дую на спичку…
Чиркнула снова…
Весь коробок перевела, не последнюю ль уронила…
Отдала я свой Хлебушко огню да и заплакала…
14
Раньше, ещё третьего дни, была я в районе, просилась от девчат послать нас
